Письмо

12.10.48.

Милый Мишка!

Ты, конечно, давно убедился, что я свинья. Я даже не собираюсь спорить. Это так. Но м.б. иногда и в свиньях можно найти нечто симпатичное, – или просто смягчающие обстоятельства?

Из этих обстоятельств первое: в августе я уехала, совершенно для себя неожиданно, в санаторий. У меня нашли сильную неврастению и еще какой-то вегетативный невроз, – все это, конечно, ерунда, если поискать, то у любого они найдутся, – ну, одним словом, вернулась я оттуда в конце сентября, и конечно, в колею Московской жизни вошла далеко не сразу. Как раз сегодня неделя, как я хоть немного начала заниматься, – а дел, ты понимаешь, биллион. Месяц занятий пропустила, в языковые занятия не включилась до сих пор, – словом, плохо. Дома тоже неважно, – приходя домой, стараюсь ни с кем не разговаривая лечь поскорее спать.

Видишь – за такое большое время даже нового как будто нет ничего… То есть новое есть, – но фактическое, – даже «переживать» некогда. Вряд ли тебе интересны факты, касающиеся неизвестных тебе людей, – но чтоб ты мог представить себе, чем была заполнена за эти месяцы моя жизнь, сообщу. Во-первых, совсем вскоре после твоего отъезда у моей приятельницы (собственно приятельницей она стала после этого), родился сын. Папаша этого сына – тот самый Мишка, в которого я была влюблена… целую неделю, в мае прошлого года, – еще тебе на эту тему письмо писала. Вот, – а этого сына он признавать не желает. Т.е. он не отказывается от того, что это его сын, но считает, что это дело его не касается. Бедняге Зинке деваться с парнем было некуда, – у нее в М. нет даже угла, а в Большове – недостроенный дом сестры, кот. не отапливается и где ни души нет, ибо сестра на Украине или еще где-то, – и поселилась она у меня. Целый день она бегала, чтоб куда-то устроить парня, – в ясли до года не берут, – хоть в приют, и самой туда же, – а я сидела с Сергеем. Парень, Мишка, – ну просто прелесть, мечта. Мы с Людкой (тебе от нее большой пламенный привет) просто облизывались от зависти. Родился он совершенно крошечный, недоношенный, но уже через месяц чудный был, глаза у него стали явственно голубые, он ими ворочал во все стороны, сосал все, что ни попадется, – ну, словом, я о нем могу 3 тома написать одним присестом. Я его с рук не спускала, – так и установилось – Майкин ребеночек, а Зиночка просто рядом ходит. Я первое время в санатории без него просто с ума сходила, – потом, конечно, привыкла. А с Людой мы твердо решили – при первом удобном и даже неудобном случае обзаводиться потомством. Вот и сейчас, – пишу тебе о нем, опять вспоминаю, – да ну, где тебе понять, ты ж не баба… Ну до того он милый, – лежит, глазами водит… сосет… пищит…

Вот. Дни т.о. были заняты до краев: то с Сергеем, то в библиотечку, то опять к Сергею. А потом уехала в санаторий, где мне было приказано забыть о том, что есть что-то за пределами санатория. Теперь снова в Москве, – начинается вечно новое и все старое – жизнь.

Мишка! Знаешь, я не верю, чтоб ты всерьез обиделся. Ну, за что? Ведь не обиделся? Сам по 4-5 месяцев, было время, не писывал.

Не сердись, и отвечай скорей, – хоть капельку: что, мол, жив, здоров (или нездоров), сержусь (или не сержусь), в Москву собираюсь тогда-то (или не собираюсь). Напиши, как с работой. Все пиши словом, – хоть кратко, а лучше не кратко.

Ну, Мишенька, будь здоров. Я ложусь спать, завтра рано на занятия.

Обязательно пиши и не обижайся, ладно? И приезжай. Еще тебе привет от Мишки Топера, – он оказался очень хороший, лучше, чем я думала, и влюбился в одну мою приятельницу, Наташу, с которой я тебя так и не успела познакомить. Я за них очень счастлива. Они тоже.

Ну, еще раз будь здоров и счастлив!!!

Майя.

12.Х.48.