Письмо

12/VII

Дорогая Маюша!

Вот, наконец, пишу тебе. Давно собиралась, но в Киеве совсем не было для этого подходящего настроения. Правда, я все же перед отъездом известила тебя вкратце о произошедшей большой неприятности. Думаю, что ты, значит, немного в курсе дела. Сейчас я нахожусь в селе, не очень далеко от города; - уехала сюда, чтобы прийти в порядок. – Здесь мне невероятно скучно, т.к. попала я в такое место, где хоть есть и лес, и река, но все это очень далеко; идти туда мне почти не под силу, так что приходится сидеть около хаты, без прогулок и всякого другого развлечения; - это похоже на ссылку или одиночное заключение. Конечно, долго я не выдержу; думаю вернуться в город в конце этого месяца, когда предполагается Ирочкина свадьба. Мне ее ужасно жаль становится, все больше с каждым днем по мере приближения этого срока. Такая молоденькая, еще нет и 19-ти полных лет, и уже берет на себя все заботы и тяготы, связанные с замужеством! А ведь кроме того нужно же продолжать учение, да и работать! Она непременно хочет перейти в Политехнич. инст., но перевестись на дневное отд. нельзя почему-то, а только на вечернее, где надо обязательно чтб. человек работал. – Ты только подумай, как получается несправедливо, что правнучка проф. Де Метца, кот. создал институт с самых первых дней его существования (т.е. даже вернее создавал с другими несколькими инициаторами проект его, ездил за границу для этого и по образцу лучших все устроил), - теперь не может попасть туда нормально, а с такими трудностями! Уж имя папы упоминать не стоит, как гов. и Миша и Ирочка (неловко им, да и гов., что «все в прошлом», а теперь никому до этого нет дела).

Я не знаю уже, писала ли я тебе, что послужило поводом для конфликта между мной и Галей. Это из-за распределения жилплощади; т.к. надо выделить место для молодых. (Тут, конечно, я получаюсь лишним человеком и неизвестно куда меня девать.) Но я сама предложила воспользоваться моей большой площадью для них, а т.к. ее переделить, по ее конструкции невозможно, то решили отделить мне кусочек в комнате М. и Г. Так порешили; а потом я стала когда думать об этом подробнее и мысленно все распределять, то мне стало казаться, что мне будет там ужасно неудобно; однако я ничего не хотела говорить и не говорила. Раз уж обещала, то обещала. Но тут приехала из Одессы Оля (племянница, дочь папиного брата) и в разговоре сказала: «А будет ли это удобно Марг. Геор.-е?» - Это вызвало негодование и возмущение, подозрение, что я ее на это подговорила; что я отказываюсь от своих слов, что я фальшивая, хитрая и т.д. Попутно смешала с грязью и Олю и всех моих друзей и знакомых. И еще добавила, что ей «все известно и что я пишу, и что мне пишут»; что она – «домашнее НКВД!» - Конечно, трудно было это пережить, я два дня лежала на кушетке молча и почти не могла есть. Потом понемногу стала приходить в себя. А Галя тем временем стала вести себя, как нив чем не бывало; постепенно возвращаясь к норме, а перед моим отъездом даже предложила проводить меня на самолет и любезно выполнила это. Вчера я получила от нее письмо, начинающееся словами «Дорогая Мамочка» и написано в хорошем духе. Вот представь себе, как трудно мне переносить такие «извержения». Я понимаю ведь, что не от большой любви ко мне происходят эти взрывы, а наоборот: значит внутри никогда не угасает критическое и равнодушное в корне отношение ко мне, - а это как-то трудно переносить при близком ежедневном контакте. – Конечно, глупо было бы мне ожидать или требовать любви; раз ее не родилось, нет ее, значит и не будет никогда. Я не тот тип человека, кот. может быть совсем по душе Галочке. Но, кроме того, за мной есть большое преступление по отношению к Гал.; я должна ради справедливости сказать об этом. Она не прощает и не забывает никогда о том, что вскоре после Мишиного возвращения с фронта (м.б. через год или 1 1/2) я, наблюдая их жизнь и ее характер, пришла к выводу, что они совсем разные и что лучше бы им разойтись пока не поздно, и высказала эту мысль человеку, которому вполне доверяла, а он меня предал, все ей рассказал, и с тех пор были разорваны тонкие нити, соединявшие нас. И с тех пор вечно обрушиваются на меня эти лавины гнева и всякие обвинения, а потом на время все входит в свою колею. – Хотя я понимаю, как ей это было неприятно, но ведь с тех пор прошло уже сколько лет, в течение кот. я тысячу раз доказывала на деле свое хорошее отнош. к ней, и к целости их семьи; всегда после того прилагала все усилия и старания. И все же я кажусь ей очень плохой женщиной. Она не может никак простить того и забыть о нем; наблюдая изо дня в день в течение многих лет отношение к ней, должна была бы понять, что те мысли силою жизни отошли в сторону. А мне даже очень часто хочется ее обнять и поцеловать. И я ее люблю, как хорошего, безукоризненно-честного человека, заботливую мать и жену.

Теперь ты подумай, как это тяжело бедному Мише! А мне как трудно сознавать, что я являюсь источником всяких неприятностей и переживаний для него, - моего любимого и единственного ребенка, ради которого я готова и жизнь отдать без колебания! – Я, конечно, почти никогда ему не жалуюсь и не рассказываю обо всем, что случается с Г. по отнош. ко мне. Не хочу никак его винить и мучить; ведь этого не поправишь! – Но иногда все же ему приходится узнать о происшедшем конфликте, и ему очень больно и трудно за каждую из нас.

Пишу тебе об этом всем в первый и в последний раз в жизни, больше не хотела бы к этому возвращаться; - пишу, поскольку считаю тебя близким и родным человеком, единственным, кот. «по крови – Де Метц», как ты когда-то мне писала; - поэтому я и надеюсь, что ты меня поймешь именно так, как меня поняли бы и мама, и папа, и тетя, и дорогая наша Танюша! Ведь ты – кусочек их! – Я верю, что ты свято сохранишь в тайне все, чем я здесь поделилась с тобой и что никто и никогда об этом не узнает. И при встрече с кем-либо из наших ты не подашь вида, что ты что-ниб. знаешь. Не предашь меня, как тот человек!

Не сказать тебе правды, скрыть все, как от посторонних людей скрываю часто, - я не могла, т.к. хотела считать тебя настоящим другом, который способен разделить и мысли, и чувства; хотела как бы пустить тебя ближе к своей душе (я не могу сейчас найти более удачного выражения своей мысли, а это как-то примитивно звучит); уж извини.

Получила ли ты анкеты? И в то время я еще послала и письмо.

Я не знаю, куда бы ты могла теперь мне писать. Лучше всего пиши так. Киев, Некрасовская, 3, кв. 5. Жебиной Тамаре Владимировне, для меня. – Это до 15 августа, а потом она уезжает в отпуск, и тогда уже нельзя, п.ч. потеряется.

Крепко тебя целую. Все письмо заняли наши дела, - а о твоих я и не имею уже возможности спросить. – Пиши, дорогая, обо всем. Все мне интересно.

Любящая тебя Тетя Маргарита.