Письмо

23/I-36 г. 2 ч. ночи.

Дорогая Танюша!

Сегодня, наконец, получила я Твое письмо и Мама успокоилась, что у вас все благополучно. Ни одной открытки она не получала и имела полное право на этот раз волноваться, и я возмущалась, что Ты не пишешь именно открыток только. Что за подлая почта! Ну, слава Богу, что у Тебя все в порядке, моя голубка.

Радуюсь я очень и за Тебя, а главное за Мамочку, что вы, даст Бог, увидитесь и наговоритесь вволю на « некоторое время». А там м.б. вы – перекочуете на лето к нам в Киев. Вот было бы чудесно!

Уже все уложено и завтра в 3 ч. они едут. Но что такое 10 дней? Они пролетят, как миг, не только для вас, но и тут, у нас, в нашей обычной беготне и работе. Но все же и Мама, и Папа немного встрепенутся, подбодрятся на порядочный срок вперед. Я страшно рада за них. Не хочу только «завидовать» потому, что, по христианской морали, - это плохо, а я, хоть и сама плоха вообще, но не завистлива. Как-то страшно, чтобы своей завистью не испортить счастье другого. Такое у меня всегда бывает чувство. От всей души желаю всем вам радостно и тепло провести эти дни, в полном здоровии и покое. Папочке надо очень отдохнуть, да и всем вам, Ване и Тебе. Мамочке перемена обстановки, без раздражающих ее Ксении, меня, да и Федусика, который вас возмущает тоже своим упрямством, - будет весьма полезна, не говоря о счастье свидания с Тобой и детьми.

Твое письмо пришло сегодня вечером и забавно вышло: Ксения его дала Маме, когда я зашивала манишку, и Мама стала его сама читать! Я ничего не имею против того, что она узнала, что я писала Тебе о наших отношениях, - они не представляют секрета, но мне очень жалко, что все же это письмо испортило несколько ее радостное настроение, но зато она успокоилась, что у Тебя никакой катастрофы нет, - будет ехать со спокойной душой. Это главное, а все остальное обойдется. В последние дни Мама была значительно спокойней и мягче, и все было хорошо, - большего мне не надо; но это, вероятно, было, ввиду ожидаемой поездки? Как горячо желаю я, дорогая Таня, этого тепла, простоты и доброты в наших отношениях, если бы Ты знала! И я совершенно не вижу в себе никаких таких «странностей», которые заставляли бы прибегать к каким-то особым подходам ко мне. Почему никогда в жизни ни от кого, кроме разве от Викочки, я не слышала об этом? Что я говорю «слопала», чорт меня возьми и т.д., но кому от этого плохо? Я совершенно не понимаю. Над этим, конечно, можно смеяться. (Сноска оборвана.) Бывало дядя Викочка надо мной подшучивал, посмеивался над моими привычками или «фокусами», как я сама их называла, свои поступки, выходившие из обычных правил и порядков, но никому, кроме меня, не вредивших, но сколько же любви, ласки, мягкости было и в этих шутках и иногда в серьезных обсуждениях моих поступков, а потом опять же поцелуев и ласк! Разве можно было из-за этого «отдаляться» от него? Наоборот: за лето в Алуште я с ним очень сблизилась, хотя он всегда с улыбкой говорил «о Ниночке», пока дело не касалось серьезного вопроса. В серьезных же делах он никогда не относился ко мне, как к какой-то «даме с бзиком», каковой можно характеризовать меня теперь!!

Выходит, что я все делаю не так, как люди. Вечно из-за чего-то «недоразумения».

Нет, Танюша, не «из-за чего-то», а из-за того, что я стара, устала жить – в полном смысле этого слова, за эти ужасные для меня 18 лет; меня преследует мысль, что я всем лишняя; с каждым годом не только «юмора» у меня не остается, а разбирает ужас, что еще м.б. надо жить и жить, когда жизнь складывается так не гладко, с тем именно человеком, с которым я могла бы жить душа в душу, если бы наши характеры были подходящими, и только в этой жизни находила бы себе облегчение и давала (далее оборвано)

Нет, Тасенька родная, Мамочка меня разлюбила за эти годы и скажу Тебе за что! За мою строптивость!

Если бы я была податливой, покорной младшей сестрой (все же это до старости остается, у меня какое-то чувство, как к «старшей», а у нее верно к «младшей»), более спокойной, как бывало это, когда я приезжала гостить, жизнерадостной, то у нас все было бы хорошо, - она бы любила меня по-прежнему, - но моя непокорность ее раздражает и вызывает конфликты. Но если я в институте была своенравной, то теперь ни я не исправлюсь, ни она, мне всегда будет за поведение не больше 7, а это плохое дело.

В общем, - не весело. Дай Бог, чтобы Мамочка за поездку успокоилась и чтобы хоть и без прежней любви, но более равнодушно терпела мое присутствие, без раздражения, и чтобы нам обеим было легче… а там посмотрим, что скажет жизнь. М.б. полетят бомбы на головы и пр.?

Очень я рада, что Ты себе сшила платье. Какие безумные цены! Как одеваться?

Побываете раза 2 верно в театре. Много мотаться старичкам не надо. А то и не наговоритесь.

О Маргарите все узнаешь от Мамочки. Она все знает. Влад. сходит с ума и М.М. это знает. Все в порядке. Как все это ни ненормально, я рада за Мусеньку, что она узнала настоящее чувство, а не «гуся и клюкву». Мама Тебе расскажет!! Напомни ей.

Ну, надо кончать. Не умею я «не умею писать, выразить в слове всё, что на сердце есть».

Все это, конечно, поправимо и без […], если Мама подумает над этим и сознается, что она слишком непримиримо относится к людским недостаткам, не замечая разных недочетов в своем отношении к ним, а потому ее добрые чувства к людям не растут, а сокращаются и вызывают и с другой стороны, если не охлаждение, т.к. я ее страшно люблю и сейчас, но какое-то отчуждение и боль.

Спокойной ночи, моя дорогая. Ни одной минуты на Тебя не сердилась. Чепуха! Целую тебя крепко, крепко, также дорогих девочек. Ване привет. ТвН.

Но как Алечка все понимал; он мне всегда говорил: «Вот ты все рвешься в Киев, бросаешь меня, а если бы вы жили вместе, ты и Саррочка, вы жили бы плохо, т.к. вы соверш. разные».