Письмо

2.VI.40. Киев.

Дорогая моя, милая Танюша!

Сегодня у меня праздник – получила твое письмо, и как я всегда им рада, но в последнее время рядом с радостью у меня является щемящее мучительное чувство – невозможности увидеться с тобою и всеми Вами; в прежние годы в это время я уже считала дни до нашего свидания и жила мыслью, что вот-вот обниму всех Вас. Но еще несколько лет назад можно было примириться с невозможностью увидеться в «этом году», ибо была уверенность, что увидимся в «будущем году»; но время не стоит, годы прибавляются, жизнь трепет, переживания быстро изнашивают, и старость приходит как-то неожиданно; мне кажется, что еще так недавно я безоговорочно довольно спокойно ждала свиданий, если не сейчас, то в скором будущем; сейчас не то; конечно, надежда не покидает меня, иначе и жить нельзя было бы, но все же уверенности нет и неумолимо выплывает цифра «75»; последняя, осенняя, моя болезнь сильно меня состарила и еще больше сделала меня пессимисткой; но хочется сбросить с себя это настроение, подбодриться; говорят, в «здоровом теле – здоровый дух», и вот я надеюсь, что более или менее спокойная жизнь в Преображении вернет мне хоть до известной степени силы и физические, и нравственные, а тогда снова буду мечтать и верить, что еще не все потеряно и настанет так ожидаемый и мной, и тобой час свидания! События последних месяцев дают столько тяжелых переживаний, когда за месяц переживаешь больше, чем за многие годы в прежнее время. Хотелось бы забиться и ничего не видеть, ничего не слышать, и в то же время нет сил, чтобы удержаться и не читать газет, не слушать радио…

3-ье. Как видишь, вчера должна была прервать свое письмо: пришла Марг., которая, наконец, получила телеграмму от Миши; сегодня утром бросила тебе открытку с сообщением об этом событии; интересно, был ли он у Вас, ибо телеграмма дана из Москвы. Какой скверный мальчишка! Как бы он не был занят, все же за полтора месяца можно было бы выбрать пять-десять минут, чтобы написать открытку и подать о себе весть матери, которая им только и живет. Это тебе не наш дорогой Юрик, который и на фронте умудрялся писать и всегда по возможности подавал о себе весточки.

Маргаритка не только принесла нам эту телеграмму, но и билеты в кино на «Линию Маннергейма»; теперь мы своими глазами увидели, какой это был ад, и как велика подлость людей, которые всю силу своего разума употребляют на способы уничтожать и мучить своих же братьев! Это же чистый ад, и приходится удивляться, как до сих пор люди идут в него! Видели ли Вы этот фильм? У нас его выпустили во второй раз, одно время его, было, снимали. А что за ад делался в Ла-Манше, когда эвакуировали английские войска! Кровь стынет, когда читаешь только, а что же делалось в действительности? Одна революция могла бы спасти людей, но велико человеческое терпение и, вероятно, и на этот раз дело кончится с тем, чтобы через 10-15 лет снова начать эту бойню.

Я писала тебе, что Маргар. предписан Лермонтовский курорт, и она, было, на это твердо решилась, но в последние дни поколебалась и, вероятно, в конце концов, не поедет туда; поездка в Одессу сопряжена со многими трудностями, а возвращение в Киев, возможно, будет еще труднее: она где-то узнала, что дорога Киев-Одесса военизирована, для въезда в Одессу надо иметь пропуск и т.д.; к нам собиралась приехать Оля; не знаем удастся ли ей, и не побоится ли она пускаться в путь в такое неспокойное время? Сегодня папа написал ей, и мы будем ждать ответа.

Вар. Сем. крепко целует тебя за твое внимание к ней; конечно, нечего и думать ей ехать при таких условиях; она, понятно, очень огорчена, хотя и сама думала о всех ожидающих ее трудностях в теперешней дороге; она, бедняжка, страшно тоскует, и чем ближе так долгожданный момент, тем он кажется более недосягаемым, встают в воображении (а м.б., и в действительности – кто знает?) всякие неожиданные трудности и препятствия; я же, глядя на нее, только прошу судьбу дать ей радость, которую она так мужественно, но так же мучительно ждет такое бесконечное время; подчас я положительно удивляюсь, как могла она пережить в таком состоянии столько долгое время? У меня наверное не хватило ни сил, ни мужества! И ведь сейчас все под знаком вопроса! А здесь она так одинока; к сожалению, в эту зиму и я не могла бывать у нее, а моим посещениям она придает слишком большую цену; только недавно я стала навещать ее; а живет она, ты знаешь, как, в проходной комнате, на дороге, по которой ежеминутно ходят враждебно к ней настроенные люди (разъевшиеся буржуи новой формации), которые, как наши Ли-ком, хотели бы в ложке воды утопить ее, чтобы завладеть ее площадью. И так приходится жить!

В своем письме ты подала мысль – побывать у Петров.; если ты будешь у Инны и будешь иметь минутку, то я бы все-таки просила тебя зайти к ним; я тебе писала, в каком виде я застала Эм. Мих., в каких условиях она живет, как нуждается в самом необходимом, начиная с куска хлеба; если ты зайдешь, то сделай это как бы по собственной инициативе; как бы случайно скажи, что получила от меня письмо и думала, что М.М., вероятно, было бы интересно узнать последние вести об Эм. Мих.; конечно, нечего ни о чем просить, а просто поставить их в известность. Мне было очень больно увидеть Эм. Мих. в таких условиях; она обещала при первой возможности приехать, но сделать ей это очень трудно: ноги болят, транспорт отвратительный, оставить детей (тройка!) не на кого и т.д., и т.п. Я бы с радостью задержала ее хоть дня на 3, но даже если она и доберется до нас, то не одна, а со старшим мальчиком, пятилетним это уже будет мне затруднительно.

Как-то дела у Инны? Приступили ли, наконец, к ее лечению? Какие результаты? Но результаты, вероятно, окажутся много позже? Правда? Передай ей мой привет и пожелай расстаться, наконец, со своим колитом и малокровием и снова вернуть себе прежние жизненные силы, бодрость духа и тела.

Не могу скрыть от тебя, дорогая моя Танюшечка, как грустно мне знать, что и ты, и И.В. бьетесь, как рыбы об лед, чтобы выколотить эти несчастные гроши, теряете столько сил и душевных, и телесных, и все это, чтобы наполнить проклятый живот и чем – даже зачастую одним кулешом! Ведь это же невыносимо! Я не могу спокойно смотреть на это. И снова выдвигаю вопрос о продаже рояля. Если бы я знала, что хоть со временем ты удовлетворишь на нем свою жажду музыки, получишь удовольствие, которого лишена все эти годы, то уж молчала бы о своем плане и хранила бы рояль до своего последнего часа, но разве можно рассчитывать, что ты его возьмешь «для себя»? Ведь все равно надо будет его продавать. Что касается нас и нашего будущего, то так или иначе, если останемся жить в теперешних условиях, мы проживем и без необходимости продавать его для нас, даже если папа выйдет в отставку, на чем я настаиваю и сейчас. Правда только, что сейчас плохой момент для продажи: время не спокойное, и едва ли найдешь много людей, желающих делать такие приобретения, но «попытка – не пытка, спрос – не беда»; я уже говорила со своим «приятелем» на эту тему; от него попутно узнала, что Боря Лят. Ваш детский приятель, был только что в Зап. Укр., где приобрел прекрасный рояль Бендорфа, массу чудной посуды, хрусталя и еще «много, много» другого; и это тот скромный мальчик, из той скромной семьи, которую мы когда-то знали и видели их скромную жизнь; правда, он, кажется, остался таким же простым, хорошим человеком, какими были его родители; заработал все честным трудом, отчего же не пожить ему в лучших условиях? Он орденоносец, и это дает ему многие льготы, т.ч. сейчас он живет, ни в чем не нуждаясь. Мой «приятель» даже предлагал поговорить с ним о продаже рояля в консерваторию; это было бы и мне приятней: рояль попал бы в хорошие руки, а не к каким-нибудь неизвестным, непонимающим людям. Горе только, что он имеет малый №, но ведь он отлично сохранился, т.к. последние 20-25 лет (!) на нем почти никто не играл. Сейчас я, когда слушаю свои любимые вещи, ушам своим не верю, что когда-то играла их, вот как давно «под давлением жизни» я им не пользовалась! Скажи, что думаешь по этому поводу?

Ты спрашиваешь, как папино самочувствие? В общем, конечно, он немного отдохнул, но, раз его подпустили к книгам и машинке, он, по-моему, злоупотребляет и одним, и другим; мои попытки и просьбы хоть на некоторую долю времени включиться в легкое чтение остаются «гласом вопиющего» и по-прежнему он остается верен себе; правда, в ин-те его по возможности облегчили, и вот это и есть то, что дает ему возможность не перегружать себя; уже потому, что за это самое последнее время мы были один раз в концерте и 2 раза в кино, показывает тебе, что он несколько освободился; теперь ждем 8-го июля, когда надеемся выехать в Преображение. Я не ожидаю от него многого в смысле поправки, но все же отдохнуть там можно; питание едва ли будет выше «удовлетворительного», ибо дороговизна растет, а плата там много дешевле, чем в других санаториях и домах отдыха. С 6-го там целый месяц будет отдыхать Федя со своей семьей; он теперь в большом фаворе, «достиг я высшей власти»; но я за него рада; он прекрасный, честный, работящий человек.

Не менее буду рада, если тебе удастся уговорить И.В. и выпроводить его на отдых; конечно, две недели – это срок слишком малый, но все же лучше, чем ничего; почему так мало? От души желаю ему хорошо отдохнуть. Где же он будет отдыхать? М.б., близко от Мос., тогда Вы сможете его навещать.

Постараюсь завтра – после завтра снарядить посылку; опять ведь надо искать упаковочные средства; на этот раз посылка будет очень скромная – парусина тебе на платье и рубаха И.В.

Очень жалко, что не удалось ничего приобрести для девочек; как А. ни старается, ничего добыть не может.

Очень хотела бы добыть тебе нитки, но Марг. опять принесла цвета мало тебе подходящие; их немного и вложу их в посылку.

Я, кажется, писала тебе, что наше радио опять в ремонте; теперь его взяли в лабораторию; жаждем снова его получить и слушать хоть Киев и последние извести; пока часто ходим к 11 1/2 ч.в. к Марг., у которой радио действует хорошо, хотя тоже часто капризничает.

Буду тебе очень благодарна, если зайдешь к Ал. Сем.; она всегда очень сердечно справляется о моем здоровии, шлет приветы и т.д.; у них тоже жизнь не веселая, полная труда и забот; новый член семьи внес массу хлопот, затруднений и, главное, волнений. Ал. Сем., бедняга, трепещет за Мар. Як., которая, конечно, в тяжелом положении, и нельзя быть уверенным ни за один час.

Относительно Майки, конечно, ты права: начнутся новые твои мучения, опасения и т.д.; мне кажется, что давно прошли времена, когда девушки думали, что детей находят под капустой или что их приносят аисты, и надо, мне кажется, матерям теперь вести дело на чистоту, пусть знают все и не только в общих чертах; пусть оценивают правильно своих приятелей, учитывают хорошо их нравственные качества, их бесцеремонность, главное – безответственность; я в качестве бабушки жду не дождусь, чтобы Майка благополучно добралась до конца школы. Дрожу за то, что ее ждет дальше, но все же хочется думать, что годы сделают ее благоразумней и осторожней, и не останется она такой легкомысленной. А там подрастает Таська! К чему приводят твои наблюдения над ней? Делается ли она серьезней, глубже? К чему приводит замена Любы Верой? Посылаю Маюхе случайно полученные мною марки; как будто подходящие?

Чуть не забыла тебе написать. Мы с Марг. обсуждали твое печальное положение с твоими волосами и решили, что самое лучшее тебе приобрести паричок; сразу помолодела бы; она очень советует; ты подумай в принципе, а потом подумаем, как это осуществить.

1 ч.н. Сейчас пришли от Марг., куда ходили слушать радио (послед. изв.). Они просили Вас узнать адрес Миши, т.к. совершенно не уверены, что он им его напишет; они не знают, каким способом он получил их телеграмму и даже подозревают, что телеграфировал только по Вашему нажиму.

Ну, теперь уже кончаю окончательно. Крепко, крепко целую тебя, дорогая моя, а ты девочек. И.В. сердечный привет. Когда он поедет на отдых и куда?

Твоя мама.