Письмо

12 сентября 1912 г.

Родная моя Леличка,

Послал тебе с дороги коротенькую записку, а в Москве только сейчас берусь за перо в первый раз.

Такой сумбур, такая масса неприятностей, что не знаю с чего начать. Николай Викторович и мама поехали в Симбирск на похороны тети Нади. Об этом, ты, вероятно, знаешь. Так как они из Симбирска собирались телеграфировать.

Остальное расскажу в хронологическом порядке. На всякий случай, если ты не получила письма из Казани повторю. В Казани на вокзале я встретил П.Н. Фигнера с женой и собаками. Совершенно случайно мы доехали в одном вагоне. На пароходе я проехал во втором классе. Пароход пришел только за 2 ч. до отхода поезда, так как стоял ночью из-за тумана. Зато на поезде я должен был поехать в первом классе – во втором не осталось ни одного билета. В Москву я приехал с десятью рублями в кармане и мне ужасно досадно, что я так много с собой взял.

В Свияусске со мной вдруг сделалась форменная дизентерия. Потужный понос со слизью, окрашенной кровью и несло без перерыва. Хорошо, что пассажиры в купе оказались очень внимательные. Разыскали доктора в поезде, попросили с одной станции сообщить по телефону на ближайший фельдшерский пункт, чтобы фельдшер вынес касторки и висмута, дали бошкинских капель. Грелка и фланельки мне оказали неоцененную услугу. До Москвы я пролежал плашмя. В Москву приехал в самом изнуренном виде. 1 ½ суток во рту не было ни маковой росинки.

В тот же вечер был Николай Иванович до поздней ночи. Я сидел совсем расслабленный. На следующий день был Пьянков, а он еще не ушел, уже пришел Вильзар , вернувшийся из-за границы. Еще на лошадях из деревни у меня отчаянно разболелись зубы, так что я почти ничего не помню о дороге. Временами боль стихала, потом снова становилась сильнее, а в тот вечер, как был Вильзар, стала уже до того невыносимой, что я только и мог думать о дантисте; ждать до утра не было возможности. Поехал с Н.В. к дантисту, рекомендованному Вильзаром. Он прекрасно вырвал зуб. На конце корня огромный кровавый мешок, - словом воспаление надкостницы, как в Петербурге. При такой штуке замораживание зверски болезненно. Дантист молодец, предложил вырвать без всякого наркоза и без замораживания. И, знаешь, - великолепно. Больно, пока выдергивает, зато потом сразу никакой боли, а после замораживания всегда болит часа 2. Вернулся домой и мог принимать, как ни в чем не бывало участие в общем разговоре. До тех же пор я весь день снова ничего не ел уже из-за зуба. В те же самые дни шла телеграмма за телеграммой из Симбирска о болезни тети Нади, а вечером пришло известие о ее кончине.

На маму это ужасно подействовало. Ее никакими средствами нельзя было удержать от поездки на похороны. А она сама в отчаянном виде. Совсем больная, сердце никуда не годится. Нервы издерганы до последней крайности. Просто не знаешь, что делать.

Вчера было общее собрание, на которое меня настойчиво приглашали все. Собрание затянулось до 3 ½ часов ночи. Следующее назначено на пятницу с 1 ч. дня; вероятно, оно продлится часов до 8-ми вечера. Всеми собраниями в конце концов руководил целиком я. Без меня с 15 августа они сидели на одном месте и не могли ни до чего дотолковаться. Грызня действительно героическая. Я надеюсь, что мне все же удастся уладить инцидент и закончить все вопросы еще в одно собрание. Я тебе уже не буду сейчас писать о сути дела, для которого потребуется несколько листов бумаги.

Вчера же была суматоха с отъездом наших, причем до отъезда еще надо было Н.В. поехать к Полонскому, спросить, можно ли ему поехать – у него заложило ухо и болела вся щека и висок. У меня даже сердце ныло, что я тебе не могу сесть написать, но до сегодняшнего дня прямо немыслимо было. Лидинька очень опасно больна. Ей предстоит операция гораздо серьезнее Верочкиной. Ужасно. У нее (ты никому ничего не говори) опухоль живота. Гинекологи не могут решить, может быть это беременность. Едва ли. Не слышно биения сердца, вообще отсутствует масса признаков. Тогда это злокачественная опухоль. Если же это беременность, то ты сама знаешь, что это для нее очень опасно. Это еще более опасно при ее болезни. Словом, ужас что такое. А в общем у всех, даже у Лидиньки самой самая неотвязчивая забота – это финансы. Просто голова кругом идет. До сих пор каким-то чудом удалось перебиться. Между прочим, продали Лидинькин рояль.

При всем при том, нам с тобой немыслимо оставаться в деревне зимой. Ни дела не пустят меня уезжать надолго, да и немыслимо, если положение Лидиньки может стать угрожающим уезжать, когда оттуда целый век не доскачешь. Ну, а тебе одной там жить, - это уже настоящая каторга, я весь издергаюсь окончательно. Я тут по возможности быстрее все устрою и выеду за тобой. Телеграфируй мне, может ли что-нибудь сделать Саша. Я в отчаянии, что ты, конечно, не получишь моего письма в воскресенье, но в среду буду ждать, что ты пошлешь телеграмму. Поговори, чтобы он хоть что-нибудь устроил. А телеграмму пришли во всяком случае, как бы дела с ним не обстояли.

Несмотря на все трудности, я чувствую, что я все таки набрался сил в деревне. Там, как ни волновался, это все не то, что здешнее кипение в котле. Мне так не хватает тебя с Алешей. До свидания, моя родная, хорошая моя. Целую тебя крепко. Я тебе еще многого не рассказал, но немыслимо все в раз. Остальное мелочи. Все главное написал. Поцелуй Катю и ее детей, я ее очень прошу быть с тобой.

Твой Андрюша