Письмо

13/Х 44г.

Дорогая Таточка!

Сегодня я получил твое письмо от 4/Х. Оно, наконец, окончательно разъяснило мне то недоразумение, которое у нас с тобой вышло. Я из него еще раз усмотрел, что ты невозможно переутомлена. С тем, что ты пишешь, что сейчас я был бы полезнее в тылу, я, пожалуй, должен согласиться, тем более что необходимость операции стала для меня совершенно очевидна. Я написал даже об этом Виноградову и прошу его выяснить возможность моего возвращения в Академию Наук, с тем только, что будет предстоять длительный выход из боев. Сейчас я все время работаю непосредственно на фронте и, конечно, никуда уехать не могу. Если у тебя есть возможность, выясни в Институте, что они собираются делать и собираются ли делать что-нибудь. Кстати, последнее время у меня начало пошаливать и сердце. Все-таки миокардит у меня сохранился. Наши врачи хотят положить меня на операцию, но это меня мало прельщает. В самом деле, в таком случае я и из строя выйду довольно надолго, и в науке работать смогу только очень малопродуктивно. Я получил письмо от Ляли. Она пишет, что любит решать задачи. Ты легко можешь догадаться, что это для меня одно из самых радостных известий за все время отсутствия из дому. Очень хочется, чтобы она получила в этом отношении необходимое руководство и поддержку. Ведь, если у нее есть в этом направлении какие-либо данные, что все же не исключено, то их необходимо развить. Возможно, что и она встанет на одну из традиционных Ляпуновских дорог ― математическую. Ведь у нас в семье за последние 4 поколения не менее чем 7 математиков. Это ― Михаил Васильевич Ляпунов, Казанский математик середины XIX века; Александр Михайлович ― известный тебе академик; Алексей Николаевич Крылов, ведь его мать была тоже Ляпунова, она была сестрой моих дедов; мой отец, ― еще Александр Михайлович

всегда очень жалел, что он не смог по семейным и деловым причинам в царское время остаться математиком, наконец, старшие дети тёти Веры и я. Возможно, что Ляле суждено пополнить наши ряды. Это тем более радостно для меня, что ведь я не мог оказать тут на нее сколько-нибудь заметного влияния и, уж во всяком случае, тут не может быть речи о каком-либо насилии с моей стороны. Напротив, условия ее жизни в военное время совсем были неблагоприятны для возникновения увлечения математикой. Имей в виду, что именно любовь к решению задач является первым критерием в вопросе о наличии данных в области математики. У маленьких детей она очень редка. Я всегда подозревал у Ляли наличие данных в области математики, но не решался на этом особенно настаивать. Боюсь, что эти рассуждения станут объектом многочисленных насмешек. Будущее покажет прав ли я. Однако, пример Рогнеды, которая в большей мере раскидала свои математические возможности, хотя у нее они были несравненно более ярко выражены, чем например, у меня, заставляет считаться с тем, что способности нужно уметь развить и поддержать. Я очень жалею, что у тебя, видимо, натянулись отношения с нашими, особенно с мамой. Она, конечно, делает много ошибок, но в душе она очень отзывчивый и хороший человек, очень любит наших малышек и, если бы у тебя с ней были более близкие отношения, и вы обе и все окружающие, в первую очередь дядя Сережа и дети, только выиграли бы. По моим наблюдениям уже военного времени, в большинстве случаев корнем порчи отношений чаще всего являются два качества людей, ― упрямство и чрезмерное самолюбие. Если бы люди умели их сдерживать, ссор было бы во много раз меньше. Я получил письмо от Рогнеды с адресом дяди Вити. Хочу постараться с ним завязать переписку. В этом письме она галопом пишет обо всех наших и обещает написать еще об общих друзьях, но почти ничего не пишет о себе. Она воображает, что о тебе я много знаю из твоих собственных писем, и поэтому не пишет почти ничего. К сожалению, это очень далеко от истины и я очень мало в курсе твоей жизни. Вчера я послал письма тебе, Тусе и Аллочке. Сегодня буду писать Рогнеде. Кроме того, я переписываюсь с твоими родственниками, со всеми, кто мне отвечает, а отвечают: Леня, Мария, Клава, Нина, Лида и, конечно, Лирочка. Тоня и Рая мне не писали ни разу. Переписка ― это большое развлечение в условиях фронта. Тут одиночество переплетается с тем, что все время находишься среди товарищей по службе. У меня со всеми очень хорошие отношения, но все же круг интересов очень различен. Кроме того, я совсем не могу разделять развлечения моих сослуживцев, даже Кацубы. Кстати, с ним я сейчас редко встречаюсь. Он, конечно, наиболее культурен из всех тех, с кем мне приходится иметь дело, но он до невероятности легкомысленен в душе. Он в этом напоминает Игоря. Только у Игоря большой творческий потенциал, а у Кацубы этого совсем нет. Ты на меня сетуешь, что я показал кое-кому твое письмо от 11/IX. Дорогая моя, это вышло потому, что оно явилось для меня очень большим огорчением. Ты права в том, что в случае личного горя я нуждаюсь в «крылышке». Воскресенский застал меня в момент, когда я только что прочел это письмо и по моему виду решил сразу, что тут что-то неладно. То, что ты в нем писала, было так мало похоже на тебя, что мне было трудно разобраться самому в его содержании. Я был им совершенно подавлен. Вечер, проведенный с Кацубой, меня до некоторой степени успокоил. Сейчас я совершенно перестал об этом думать. Тут большую роль сыграли служебные дела, наступление и боевые успехи нашей части. Тебя это нисколько не поставит в неловкое положение. Я надеюсь сохранить дружбу со многими из моих сослуживцев. Во всяком случае, ты можешь быть уверена в том, что они все относятся к тебе с большим уважением. Ведь во время боевой жизни все рассказывают друг другу о своей прошлой личной жизни. Очень жду твоих писем.

Крепко целую.

Твой /подпись/