Письмо

18 декабря 1916

Дорогой Ося , известие о том, что Брюсов собирается переводить с тобой Тимея меня очень бульверсировало. Ты спрашиваешь, буду ли я со своей стороны, его переводить? Дело в том, что мне кажется, что я обязан его переводить, потому что обещал Карпову . Пожалуйста, сделай вот, что: повидайся или спишись с Владимиром Оттоновичем Нилендером : объясни ему, что я эти три месяца страшно был занят личными делами и работой о Спире и не мог переводить, но что я завтра же начну и сравнительно скоро переведу, в случае, если еще не поздно. Скажи ему также, что Брюсов собирается переводить. Может быть, узнав, что выйдет перевод Брюсова, Карпов вообще откажется от мысли редактировать мой перевод, а войдет в сношение с Брюсовым и ограничится удовольствием, что напишет к его переводу предисловие и примечания, естественно научного характера. Пожалуйста, разузнай все это поскорей и напиши мне ответ поскорей. Если окажется, что мне переводить его не придется, я пришлю тебе с папой английский перевод (экземпляр из Универс. Библ.) и немецкий перевод, вероятно, очень хороший, потому что издание (экземпляр Карпова); а до тех пор я эти книги оставлю у себя. Не могу сказать, чтобы мне очень хотелось переводить именно Тимея; но переводить что-нибудь мне необходимо, потому что я погрязаю в таком беспощадном безденежье, что завидую, орудующему на бирже или вокруг банков. Статью о Спире я кончил и, конечно, « и в груди невольное сомненье» и даже «страшно перечесть, стыдом и страхом замираю». Вышлю длинные, чтобы мы со Шпетом сговорились, и я боюсь, что он начнет ее сокращать: тогда я лопну от плохо скрываемой досады! Как ты думаешь, не стоит ли прочесть ее (конечно, сильно сократив) в каком-нибудь московском «философском» обществе? Кроме психологического (), кажется, существуют в Москве еще один, два. Поговори об этом с «Фидимиром». Дело в том, что осенью я говорил Успенскому (есть такой философский урод), что собираюсь писать о «русском» философе Спире; и он воскликнул: «вот бы Вы прочли о нем у нас, в философском обществе!» Вот бы теперь я это и мог «для него» сделать! У меня такая idee fixe, что в каждой статье в двух-трех местах должен быть «изюм»; кажется, он есть и в этой.

Я очень часто бываю у Осюхи Брик (NB! он от тебя никакого письма не получал!) и знаешь, в кого влюбился? Ты верно думаешь, что в Лилю? Ничуть, хотя наконец-то я заметил, что она удивительно красива! А в… Маяковского! Когда я о нем думаю, то называю его не иначе, как «мой нежный Володя Маяковский». Его беспощадная и сокрушительная влюбленность в Лилю в соединении с «чудовищным» поэтическим талантом меня трогает настолько, что когда недавно, в одном доме, он читал свою изумительную «Войну и Мир», и, окончив чтение, спросил меня: «понравилось ли мне?» я отвел его в переднюю и поцеловал. «Мой нежный Володя Маяковский!» - он не мог удержаться от слез и пробормотал: «Серьезно, я очень рад! … серьезно!»…

С Осюхой Брик я очень «дружен»; все-таки, пишу это слово в предохранительных кавычках, потому что во всем его существе есть какая-то отпугивающая меня пустота и легкость. Лиля развращена всеобщим обожанием до такой степени, что общение с ней для меня, к сожалению, совсем невозможно.

Надеюсь, теперь ты не будешь говорить, что тебе я пишу только tri stia.

Ответь поскорее про Тимея.

Поцелуй Андрюхашку . Как очаровательна Муся со своей халвой! – как только она одна умеет быть очаровательна.

Спасибо за Эйгеса ; эта книжка меня страшно заинтересовала снаружи; но его точку зрения я немного знаю, и она мне кажется чудовищно ошибочной.

Пиши!! ради бога!

Твой подпись (Исидор).