Письмо

28/XI-1936.

Глубокоуважаемый и дорогой Иван Васильевич!

Мне очень совестно перед Вами в том, что я так долго ничего Вам не писал: в условиях моей работы подчас очень трудно располагать собою в отношении времени, а потому и приходится быть очень неаккуратным в деле переписки. А, кроме того, в частности, что интересного могу я сказать Вам о себе? Да ровно ничего! Настоящая-то жизнь для меня уже прошла, и теперь, как говорится, лишь доживаю, не имея ничего светлого впереди. Такой пессимистический взгляд на положение дела у меня сложился после всего уже пережитого, глубокого анализа прошлого и настоящего и заглядывания в возможное будущее. Еще не так давно (с полгода тому назад) я все-таки на что-то надеялся, думал несколько иначе и рассчитывал, что ведь и для меня же, наконец, когда-то настанут светлые дни; теперь же в этом вопросе все как-то повернулось в другую сторону, и этому, как мне думается, много способствовали те окружающие условия, в каких мне приходится пребывать: 1) характер немалой и ответственной работы, какая, кстати сказать, и не очень-то мне по душе; 2) полное почти одиночество в виду отсутствия таких людей, с которыми можно было бы поговорить по душе, поделиться своими горестями и радостями и таким образом отвлечься, хотя временно, от невеселой действительности; 3) оторванность от родных и близких и постоянные думы о них; 4) пребывание в крае, бедном природой и суровом по климату, и т.д. На практике вижу, что многие из бывших ссыльных, которые после отбывания своего срока, уезжали на родину и в другие места, в конечном счете нередко возвращались обратно сюда, т.к. их с Архангельскими паспортами нигде не принимали на работу; я не имею здесь в виду таких пунктов, как Ленинград, Москва, Киев, Харьков и т.п., куда доступ категорически воспрещен, но даже и в иных местах, чисто «провинциального» характера, приходилось им в поисках службы получать или отказы, или в лучшем случае – кислое согласие, какое ничего хорошего в будущем не обещало. Так вот после всего этого я и стал задаваться вопросом: где же мне можно будет обосноваться по окончании срока отбывания настоящего моего наказания? И неужели придется доживать свои дни здесь, не имея возможности снова очутиться среди близких мне людей и в той природе, где я родился, долго жил и куда меня так сильно влечет какая-то неведомая сила? Очень много надежд у нас некоторые возлагают на результаты заседаний настоящего Всесоюзного VIII съезда Советов, где, может быть, и в нашу пользу будет что-либо решено; но лично я думаю, что ничего этого не будет, т.к. сейчас на Съезде будет лишь утверждаться проект Конституции, а Конституция, по разъяснению тов. Сталина, не должна касаться будущего, а лишь должна говорить о том, что уже есть, что уже добыто и завоевано теперь, в настоящем, а то, что еще должно быть добыто в будущем, является делом программы (а не Конституции), которая сейчас обсуждаться не будет. Таким образом, придется еще терпеливо ждать целый год, до ноября 1937 года, когда будет праздноваться ХХ-летие Революции, и когда, действительно, можно будет надеяться получить нечто реальное. Как Вам уже, вероятно, известно, мои все заявления также не достигли цели. Одним словом, надо ждать и ждать и притом как-то суметь дожить до светлых дней, а это при моем возрасте и недостаточно прочном здоровье дело несколько трудное.

Теперь пароходное сообщение с городом у нас с наступлением зимы прекращено, и мы живет как бы на положении «отрезанных от мира» (ведь колония-то наша на одном из Двинских островов), хотя и есть иной «зимний», но довольно сложный маршрут, где пока даже и пароход работает, перевозя через Маймаксу (один из рукавов Двины). И это положение будет продолжаться (шутка ли сказать?) полгода, что, конечно, является делом не очень-то веселым. Работаю я по-прежнему в канцелярии УВЧ, где работы достаточно, и это меня даже радует, т.к. время протекает более незаметно: не успеешь опомниться, как уж и новый выходной день налицо; большим плюсом в моем положении является еще то, что начальство ко мне относится великолепно; это меня очень бодрит и несколько успокаивает; а будь другое отношение – дело было бы хуже. Марья Грац. мне по-прежнему пишет дов. часто, за что я ей весьма признателен; она все собирается побывать у Вас, и это ей как-то до сих пор не удавалось. Буду очень рад иметь от Вас письмо, в котором не откажите черкнуть об участи инст-та ОЗДиП и о Центр. Психот. Лаборатории. Чем теперь занимается т. Мандрат?

Из Киева я имею письма лишь от родных, а от знакомых и бывших сослуживцев по […] делу что-то давно никаких вестей не имею и потому и не знаю, какие пертурбации в области б. лаборатории психотехнических тем произошли.

Очень был огорчен Вашим сообщением о болезни Татьяны Георгиевны – тем более, что эта «детская» болезнь взрослыми вообще переносится дов. трудно. Как теперь ее здоровье? Искренне желаю полного выздоровления безо всяких осложнений, какие присущи этой болезни (очень часто).

Мой привет Татьяне Георгиевне и всему Вашему семейству. Уважающий и любящий Вас (подпись).