Письмо

18/VIII-1941 г.

Дорогая моя, любимая Тасенька!

Как хочется тебя обнять крепко, крепко и приголубить, а также и нашу бедную Маечку, которая так далека от нас и среди, хоть и очень хороших, но все же чужих для нее людей! Сегодня из открытки тёти Маргариточки ко мне узнали ее адрес и будем, конечно, ей писать.

Все время мы мыслями и душою с вами, наши бесценные, горячо любимые девочки. Теперь нас мучит одно: как бы дядя Миша не вздумал двигаться дальше. Все считают это бесконечное бегство прямо безумием, гибелью людей. И где можно найти полную безопасность от этих чертей, которые носятся всюду? Надо беречь себя и в Харькове, и в Челябинске, и везде, т.к. не знаешь, что тебя ждет: пуля, или голод, или болезнь, от чего все равно можно погибнуть. Это мы слишком горько почувствовали…

и радость, и счастье…

Деточка моя родная! Крепись и не впадай в отчаяние. Горе твое и наше конечно безмерно, чудовищно, но что сделаешь? Помни, моя ласточка, что в жизни все же как-то чередуется радость и горе, и надейся, что еще настанет светлая полоса твоей жизни и, если есть у нас какая-ниб. связь с нашими ушедшими бесконечно любимыми людьми (а я думаю, что она существует), то там где-то наша незабвенная Мамочка – Танечка порадуется за тебя и Маечку в первую очередь, если вы найдете в себе силы пережить это тяжкое горе и на радость всем нам, тоже тоскующим и пришибленным ниспосланным судьбою ударом, воспрянете душою и начнете работать и учиться, что всегда делала дорогая Мамочка… Не тосковать и не плакать – невозможно, потеряв такого человека, но все же умоляю тебя, моя деточка родная, береги себя, учись и жди свидания с Маечкой и со всеми нами. Ты, наверное, не раз и не два слыхала от меня, что я не дорожу жизнью со смерти дяди Али, но единственно любовь моя к бабушке Сарре и ко всем другим близким заставила меня пережить это ужасное тоже для меня горе, а теперь – я хочу еще пожить, если я смогу хоть чем-нибудь помочь Тебе и Маечке, мои девочки родные, дорогие, если хоть чем-нибудь окажусь вам полезной, пока вы станете на собственные ножки, или сколько уж пошлет, разрешит неведомая нам «судьба», которая так страшна и не умолима… Видно так должно было случиться и предотвратить этот ужас никто не мог, как и многое другое, - эту страшную бойню, эту войну… Жуткое время выпало на долю Тебе, Маечке и Мишунечке переживать вам в юности, а нам – в старости и в молодости, как бедной тёте Маргариточке, но надо крепиться, мое дитя дорогое, надо поддерживать друг друга, надо поддержать в особенности несчастную бабушку, которая безумно страдает.

Тасенька, голубочка моя, я тоже мало насладилась счастием жизни с Мамой своей, а она была тоже идеальной матерью и чудесным человеком. Ведь мне не было 20 лет, когда она умерла, а из этих 20 лет я 7 лет провела в интернате, запертая, вдали от нее, когда я знала, что она тут же за неск. кварталов от меня, но я была заперта, как в тюрьме и видела ее только 4 часа в неделю и тосковала по ней непрерывно. Я и сейчас ярко представляю себе то мучительное чувство, с каким сжималось мое детское сердце при расставании с нею после каждого приема: в четверг от 1 часа – 2 и в воскресенье от 1 ч. – 4 ч.! Но что делать, Тасенька родная? И я потеряла ее в 1 миг – от паралича сердца, и ей было не много лет – всего 52 года. Но вот живу сама уже 71 год и видела все уже потом в жизни.

Целую и обнимаю тебя горячо, моя дорогая. Пиши нам часто. Тв. всегда баб. Нина.

Кончаю 19-го в 2 ч. ночи.