Письмо

16.VIII/68

Усть-Орда.

Дорогая моя, родная тетечка!

Вот снова мы в Усть-Орде, - как в раю после улусов с их грязью, с безнадежным ожиданием транспорта, с «чаем со сливкой» (2 ложки сметаны + стакан кипятка), со столовой, которая много хуже этого чая… Суббота! Сельсоветы закрыты, и мы, прождав на остановке всего каких-нибудь 3 часа, вернулись «к себе»…

Сегодня такое чистое звездное небо…

Почему-то, когда я гляжу на него здесь, я который уже раз вспоминаю небо над Таращей, и мой приезд тогда к Вам… Как я увидела тогда Вас, - как будто перекинулся мостик от настоящего к прошлому… Помните, как мы ходили с Вами на почту, и возвращались по темным-темным улицам, а в небе горели звезды. Было так тихо… Промчался кто-то, то ли грузовик, то ли мотоциклист, и снова тишина…

И всё такое родное. И как будто и мама, и бабушка, дедушка, - где-то тут… Не рядом, а в нас?..

Здесь совсем всё другое. Степь, - где-то далеко и редко малые рощицы. Степь, степь, да поля. Небольшие холмы. Поганый, разбитый тракт… Днем – совсем не похоже на Украину. А ночью это небо – то же самое. Черное с яркими звездами…

Как это странно кажется мне самой… Ведь небо всюду должно быть одинаковое. Но все же в подмосковье оно другое, гораздо бледнее, что ли. А в Средней Азии – третье, еще чернее, и звезды на нем золотее. И в Новосибирске свое, особое… В чем тут дело – не знаю, но почему-то здесь, каждый раз, как смотрю на него, ощущаю его украинским!

Мне очень грустно без Ваших писем, хоть я и знаю, что сюда Вы писать не будете. Нам тут осталось еще дней 10, и на почту все равно мы попадаем редко. Так что это правильно – сюда не надо писать. Слишком жалко будет, если письмо пропадет.

Но ведь рациональное распределение – это одно, а непосредственное чувство – другое. Очень хочется знать, как Вы живете, как чувствуете себя, о чем думаете, что читаете… Как проходят Ваши дни?

Мы с Валей здесь много говорим обо всем, и часто темы наших разговоров вызывают у меня чувство такое – желание, чтобы и Вы приняли в них участие… Что и Вам это было бы близко и интересно. Но, конечно, не перескажешь в письме, тем более, когда пишешь вот так, в гостинице, перед сном, всего того, о чем думаешь и говоришь непосредственно.

Недавно мы говорили о письмах. О том, что можно и что нельзя в них сказать, выразить. И о том, что это огромная ценность, и их надо беречь… И о том, что их трудно писать естественно, если не веришь, не знаешь, читает ли их так, как ты хочешь, тот, кому пишешь. Валя говорила о том, что после смерти ее мамы ей некому стало писать настоящие письма. А я говорила, что могу так писать – и прежде всего, конечно же, Вам. Так, чтоб не думать, - вот это стоит писать, а это не стоит, - знаю, что Вы всё поймете и всё человеческое Вам близко и интересно. Какое это счастье мое!

…Вот сегодня мы ехали автобусом из Баяндая, 70 км., и ехала женщина, которая везла раненого зайчонка. Косой его, может, подрезали, или собаки, - кровью испачкала платье на груди. Но платье не жалела, а жалела зайчонка. И везла за столько километров, - «глядишь, оклемается, поправится заяц!» Ведь хорошо, радостно на душе, правда?!

И как, к сожалению, редко хорошее выступает наружу… В том автобусе ехала пьяная баба лет 50, - ругалась последними словами, скандалила, в драку лезла, стекло разбила, руку обрезала, и сама же на парня набросилась, будто это он укусил ей палец! Такая мерзость… В милицию бы сдать её надо, но ведь народ пьяных всегда жалеет… Смеются, и всё. Пошла она на остановке еще допивать, - мало ей! Да и осталась. Автобус ушел без нее. Все облегченно вздохнули. А она, конечно, в другое место пойдет буянить.

Устали мы, конечно.

И досадно, и апатия овладевает от бесконечной медлительности здешней жизни, от тысячи ненужных задержек на пути всякого дела. Ясно уже, конечно, что мы своего дела до конца довести не сможем. Надо было сделать 600 анкет, а мы за половину срока сделали меньше 200… Правда, нам говорили, что больше 200 мы не сможем сделать и за весь срок. Но когда мы выяснили, что нужно 600, когда знаем, что 200 – это НИЧТО, что на этом материале не может быть сделано достоверных выводов – ведь обидно, что наша работа получится зря! И если бы нас обеспечили транспортом и помощью учителей, мы сделали бы много больше. Если не 600, то 400, 450. Это было бы всё-таки «что-то»…

А мы всю среду просидели на бревне, карауля машину. Удалось уехать только после 4-х часов, приехали в 7-мом, а в 6 уже сельсовет закрылся… День потерян совсем… Вчера я пришла из улуса в 7 – сельсовет снова закрыт. И сегодня суббота – закрыто все, и даже домой попали лишь во 2-й половине дня. Ни работы, ни отдыха…

И никто не считает, что что-то тут ненормально…

А в общем-то, дело в том, что ничто никому не нужно. Никто не понимает, не может и не хочет понять, что проблемы культуры – это в самом деле проблемы, о которых и думать надо серьезно, а не так…

Вот тоже мы с Валей говорили недавно, - всё от той же темы писем ответвление – о том, какое отношение в народе к бумагам… К бумаге исписанной… В Ленинграде во время блокады умер писатель и физик Яков Перельман. Все знают его книги – «Занимательная арифметика» и др. Он был и физик, говорят, талантливый, с идеями, которыми питались другие физики. Его квартирная хозяйка или соседка очень его уважала и любила. После его смерти «всё решительно» сохранила, - «даже книги». «Вот только бумаги какие-то он писал, - так ведь это не нужное, я уж сожгла… А вот одеяло, подушки, всё в сохранности, целости. Может, и остался кто у него?»

…Разве это исключительный случай?! И разве в этом не отразилось, как в капле воды, общее отношение к «бумаге» - культуре?!

Как это ужасно для страны, для нации!

…Когда ездишь вот так, как мы сейчас, по этим улусам, - а чем они отличаются от наших сёл? разве что в лучшую сторону ещё… - еще острее чувствуешь, какой тоненький, тонюсенький слой составляет настоящая интеллигенция – не по должности, а по разуму, по воспитанию, по сердцу… Как непосильна её задача, как тяжела ее ноша… Но как ни тяжела, а сбросить ее – не моги!

…Люди совсем не плохи. Они добрые скорей, чем жестокие. Они стремятся к хорошему живей, чем к плохому. Но только эталоны перед их глазами так примитивны, и так узко практичны!!!

Здесь, в Западной Бурятии, высоко ценится образование. По 8 классов кончают решительно все, и очень большой процент поступает в вузы, в Иркутск и в Улан-Удэ. Русские недовольны этим многие, говорят – буряты заполонили. Не так ли и с евреями часто бывает? Но почему же мы сами не ценим образования, не стремимся его дать нашим детям? Насколько чаще в наших деревнях родители мерят «кареру» детей их заработком. «А мой-то Ванька в шахте до 300 р. вышибает, - что толку, что твой Колька в инженера вышел, да на 120 р. сидит!»

Ну, что же, - пора кончать.

Не хочется обрывать, хочется Вам все рассказывать, что видим, что думаем. Но все ведь не перескажешь. А время позднее. Завтра хоть и воскресенье, но надо много кое-чего сделать, встать не очень чтоб поздно…

Целую Вас крепко-крепко!

Большой привет передавайте всем Вашим. Нину Мелитоновну поцелуйте. Очень хочется скорее узнать о Вас, о всех Ваших делах. Скоро уж теперь буду дома, - надеюсь, что получу там весточку, и может быть не одну! Дай Бог, чтобы они были хорошие, чтоб всё у Вас было благополучно… Всем сердцем желаю этого и надеюсь.

Еще раз целую.

Ваша всем сердцем

Майя