Письмо

1/XI-52 г.

Милый, родной мой Мишуня!

Так приятно было вчера услышать твой голос, хотя и измененный телефоном и расстоянием, услышать твое «люблю», ответить смущенно (папа рядом): «и я тоже». Но как мало этого телефонного разговора, как мало можно сказать. Одного нельзя сказать, п.ч. в комнате не одна, другого ты не дослышишь… Нет, мой милый, лучше все-таки быть вместе… Ах, Мишуня, я так рада, что м.б. уже Новый Год мы будем встречать вместе, не на день-два, а совсем, навсегда вместе. Даже трудно представить себе, что м.б. счастье, конец которого не обозначен, не определен каким-то печальным числом разлуки, а теряется где-то далеко-далеко впереди…

Я очень люблю тебя, и люблю ту фотографию с хорошим выражением глаз. Она у меня везде: и в сумочке, на работе, и на столе в комнате, и даже под подушкой. Она для меня, как живая, и когда я долго смотрю на неё, мне очень хочется целовать тебя: в глаза, в щеки, в губы… Видишь, какая хорошая карточка!

Конфетки, которые ты мне оставил, я понемногу подъедаю, итого осталось две грильяжинки, а помадки мы с папой еще давно уничтожили, п.ч. Шурка ушла и нам сахара не оставила, и мы с ними пили чай.

Мишуня, я без тебя жить не могу, этот вопрос мне ясен. Я даже до 7-го не доживу, п.ч. еще остается 6 дней. А пока ты будешь в Москве, я от тебя не отойду ни на шаг, из рук не выпущу. И как только мы могли раньше не видеться по много месяцев? А ты скучаешь без меня? Нет, не доживу до 7-го.

Мишуня, родной, я задумала очень большое дело: хочу все же переходить на работу к Теряевой. Я все продумала, вчера разговаривала с папой, и он признал, что это во всех отношениях правильно. А момент сейчас очень подходящий: у Теряевой уходит помощница, и ей ищут замену. Правда, уже сосватали Маринку Голенко, но я хочу все же вмешаться и просить, чтобы она взяла меня. Во-первых, у нее тема «Экономика труда в колхозах», т.е. самая для меня интересная. Во-вторых, и я ей буду полезнее, чем Марина, п.ч. этими вопросами занималась и интересуюсь. В-третьих, у Г.Г. все еще нет темы и неизвестно будет ли вообще. В-четвертых, его тема меня не только не интересует, а меня от неё тошнит. С Г.Г. я уже разговаривала дважды, он очень против, советует семь раз подумать прежде, чем делать этот шаг. Но мне кажется, что я права. Все равно, здесь у меня нет никакой перспективы, я никогда не смогу стать специалистом по этой теме. А там – есть. В понедельник думаю говорить с Караваевым, а потом с Теряевой (или, как ее все зовут, с Гутей). Я думаю, что Гутя не будет против, п.ч. она всегда относилась ко мне очень хорошо.

Сейчас сидела, занималась, читала очередную монографию. Но вот на минутку отвлеклась, подумала о чем-то домашнем, милом, и сразу опять это чувство, что я не могу без тебя, что мне нужно сейчас же, сию минуту увидеть тебя, коснуться руками, прижаться к тебе лицом… И знаешь, я тоже, как и ты, меньше думаю о праздниках, чем о том, что будет потом. Прости меня, милый, что я не проявляю достаточной твердости и собранности, но что я могу сделать, если тоскую без тебя. Да разве может быть иначе? И я не знаю, что надо делать в таком случае, признаться, что разлука дается очень-очень тяжело, или напускать на себя казенный оптимизм. Я думаю, что он нам совсем ни к чему, п.ч. мы ведь руки не опускаем, работу не бросаем, т.ч. личные чувства не мешают делу. Так зачем тогда притворяться, что все хорошо и легко?

Прости меня за эту «философию», я бы конечно, не стала ею заниматься, если бы не твои слова, что разлуку надо переносить бодро…

Мишуня, сегодня суббота, такой хороший день, а тебя нету. Тебе тоже сегодня будет пусто без Танюшки… Но одна мысль о Новом Годе способна заставить меня воспрять духом. Подумай, милый, какая это будет радость, когда ты приедешь уже навсегда, со всем своим добром, с книжками по литью, с приемником и, конечно, с креслом подмышкой. Я тебя поцелую тогда крепко-крепко и буду улыбаться целый месяц подряд. Мишунька, будет ли это когда-нибудь? Ты будешь со мной? Насовсем? И можно целовать тебя сколько хочешь? (В крайнем случае, даже против твоей воли, если ты заупрямишься.) И ты будешь меня укрывать, и по головке гладить, и целовать на ночь… Хоть бы письмецо уж поскорей получить от тебя… Неужели это правда, что ты уехал всего 4 дня назад? Мне кажется, уже прошел год и два месяца.

Да, милый, знаешь, приезжает в середине ноября Валин Марк и, наверное, будет свадьба. Вот бы хотелось, чтобы это было уже тогда, когда мы будем вместе, правда? А то мне совсем не хочется веселиться и гулять без тебя. Я даже Юльку Ольсевича обманула нахально: договорились встретиться в четверг с целью выпивки, а я не пришла, п.ч. никакого не было настроения. Вот если бы с тобою, то я хоть сейчас готова пить.

А вот еще важный вопрос: любит ли меня мой муж? Правда, я этот вопрос даже задавать боюсь, ведь мой мальчик такой чуткий, такой нежный, он может даже обидеться. И все-таки, мне непременно нужно услышать из его собственных уст, что он очень-очень сильно, очень-очень горячо и крепко любит. Срок исполнения – одна неделя. Если ты через неделю мне этого не скажешь лично сам, то я тут же умру от печали. А неделю я уж постараюсь пережить.

Ты меня не будешь ругать, что я нытик? Я больше не буду, я исправлюсь, п.ч. я ведь хорошая! Только я хочу тебя видеть…

А я вчера была в баньке и сегодня чистая-пречистая, как ангел. Во-вторых, я получила денежки, и это есть светлый миг блаженства. А еще… А еще… угадай, что. А еще я тебя люблю. Ловлю себя на неудержимом желании чертить на бумаге кренделя, ввиду невозможности выразить словами свои чувства. Но это дело самое позорное, потому я лучше уж кончу.

Целую тебя, родной мой, целую крепко-крепко, горячо-горячо. Жду твоих писем, а главное – тебя самого.

Скорей же приезжай, любимый.

Твоя Танька.