Письмо

21.12.50 г. № 41.

Здравствуй, Миша!

Пишу тебе последне письмо из Москвы. Сегодня мой Котыч уже уехал в Краснодар, а я еду 23/IX. Задержалась, чтобы встретиться с папой, который приезжает 23-го. Итак, передо мною уже раскинулись веером чудесные голубые дороги, и сердце при мысли о них бьется быстрее. Впереди дорога на подножке, песни, попутчики, а потом – большая работа. Хорошо! Радостно… А у тебя все это уже сзади…

Завтра и послезавтра я почти не буду работать, п.ч. надо собираться в дорогу, шить, стирать, гладить, складываться, и хоть вещей беру минимум, возни предстоит немало.

Мне очень жаль, что я не могу дать тебе свой адрес: ведь мы будем выбирать колхоз и район уже в Краснодаре. Если ты хочешь быть умницей, то пиши в Краснодар до востребования с обратным адресом на Москву. Вероятно, кто-нибудь из наших будет ездить в Краснодар и сможет получить письма.

У меня сегодня очень хорошее настроение: говорила с нашим комс. секретарем и она мне предложила работу комсорга группы младших научных сотрудников. А я ведь очень любила свою работу комсорга, и мне было грустно с нею расставаться. Знаешь, ведь это чудесная, глубокая очень, сложная, тонкая работа, и очень благодарная. Когда я впервые взялась за неё в начале 4 курса, я совсем мало знала своих ребят, и они были мне почти чужими. А за эти 2 года мне столько пришлось болеть за каждого из них, ломать голову над его характером, искать ключи к каждому сердцу, что все они стали, как родные. И я могу смело сказать, что все комсомольцы мои меня и любили, и уважали. Недаром почти все они до сих пор держат со мной связь. Я с радостью согласилась снова взяться за эту работу, тем более, что теперь у меня уже есть и маленький опыт. Но страшно жаль, что я уезжаю: вряд ли мы успеем так быстро провернуть собрание и выборы… Вообще я люблю комсомол. Думая о комс. делах, о будущей работе и ее основных направлениях, я как-то молодею, и на душе легко и радостно. Помнишь песню, которую пели на маевке:

«Песня студентов над миром несется. Руку даем мы друзьям молодым».

Я до сих пор люблю ее больше всех. Суровая и молодая она одновременно…

Вынуждена признаться тебе, что, несмотря на твое строгое запрещение, продолжаю очень уставать. Вот сейчас, например, мне просто трудно писать, п.ч. голова устала, тяжелая.

Завтра иду в театр им. Ермоловой на «Благочестивую Марту». Говорят, что это прелесть. Да, могу тебе рассказать об одном печальном приключении. Начинаю издалека. В воскресенье я ездила к Витьке в гости: праздновалось его и Валино поступление в аспирантуру. Были там ещё Лёшка, Катя и Юлька Ольсевич, которого ты м.б. помнишь по той же маевке (он был дов. мрачен и от него ты должен был отманить Валю). Юльку я очень люблю, он и хороший, и очень интересный, сложный и глубокий человек. Юлька относится ко мне очень не безразлично, но как – я совершенно не понимаю. Просто честно. Иногда он искренне рад мне, не спускает взора, нежен, внимателем, – прелесть; иногда же – резко, подчеркнуто игнорирует меня. Это было бы утомительно и скучно, если бы мы виделись сколько-нибудь часто. Однако, на счастье, мы встречаемся раз в несколько месяцев. На этот раз я по Юльке соскучилась и поехала к Виктору наполовину из-за него, но он был мрачен и угрюм. В течение вечера он извел меня одним и тем же повторяемым примерно через час вопросом: – «Нет, Таня, в самом деле, почему ты так переменилась? Ты стала совсем другая». И так без конца. Тщетно я шутила, что «какой была, такой я и осталась», не помогло. И лишь при расставании я выяснила сущность происшедшей перемены – оказывается «вокруг меня ореол святости, и я весьма напоминаю теперь мадонну». Я, как истинная материалистка, объяснила такое впечатление, прежде всего, своим белым кружевным шарфом, а затем грустным настроением в течение вечера. Тем не менее, было ясно, что упомянутый ореол меня не красит, а раз так, от него надо освободиться. Поэтому, когда на другой день мой физфаковский однокурсник Андрей пригласил меня на 2 серии не видемого мною «Падения Берлина», то я согласилась. Боже, как я была наказана! До сих пор еще не могу опомниться, ей Богу, и при воспоминании об этом товарище тошнит. Достаточно сказать, что прелесть кино была для меня полностью отравлена его присутствием, ибо в течение сеанса у меня было лишь 2 мысли: 1) как отодвинуться от него как можно дальше и 2) когда конец. Понятно, что со 2 сеанса я сбежала моментально. Ты просто не можешь себе представить, какую гадливость я чувствую к этому идиоту. И знаешь, как-то обидно. И на себя злюсь. И что это он с цепи сорвался? Вобщем, возвращаясь домой, я смеялась сквозь слёзы и пришла к выводу, что ореол святости сбросить не так просто, и вряд ли это мне под силу. Ах, если бы я могла разделаться с ним по заслугам! Духу у меня не хватает, чтоб скандал поднимать. Надеюсь, что ты не проникнешься ко мне глубоким презрением. Ей Богу, я не виновата. И потом, кто тебя знает, м.б. ты сам не лучше Андрюшечки, откуда я знаю. Но мне кажется, все что угодно, но только не такую гадость, когда человек пристает со своми объятиями в кино. Ну, уж хватит смелости, – пожалуйста, дерзай, но в открытую, а в кино, когда бедной девчонке и податься-то некуда – это мерзко. И трусливо, и грязно, и гадко. Т.о., Андрюшечка навеки приравнен к чумо, и изгнан с глаз долой, и из сердца вон.

Это я уже все пишу лежа, притом с закрытыми глазами. П.ч. я полусплю. Кончаю письмо и засыпаю всерьез. М.б. ты правда проникнишься ко мне презрением? Мне кажется, что не стоит. Я бы, конечно, могла не излагать тебе этой маленькой новеллы, но почему бы мне ее и не изложить?

Вообще же у нас много новых людей, есть дов. интересные. Котыч всех лучше. Его хотят избрать парторгом сектора и это здорово. Вот типичный идеальный парторг: принципиальный, неподкупный, строгий, умный и с маленькой хорошей хитринкой. Ай, мужик! Вот мужик мировой! Сказка.

Все. Пиши на Краснодар. И, пожалуйста, напиши по существу вопроса о «презрении». Мне интересно. Имей в виду, что вдали от родимого дома письма имеют ценность в 1000 раз выше.

Таня.