Письмо

№ 36 4-12-09-50 1950/IX (12)

Здравствуй, Миша!

Получила сразу 2 твоих письма с описанием колхозной жизни. Атмосфера затхлости и беспросветности в твоем колхозе грустна, но так и чувствуется, что можно, можно всколыхнуть застоявшееся болото равнодушия и заставить тех же людей делать чудеса. Ты ни в коем случае не должен забывать об этом колхозе. Предложи своему заводу или цеху взять над ним шефство. Одни ваши железки им очень помогли бы, но главное – организационная помощь. Во что бы то ни стало, проследи, что они выдадут на трудодень, а главное – чтобы дали дополнит. оплату. Ты пишешь, что они вырастили очень хороший урожай. Если так – м.б. они перевыполнили план урожайности? И вообще, если хоть по 1 культуре, хоть на крошечном участке план перевыполнен, добейся, чтобы была выдана доп. плата (25-30% сверхпланового урожая выдается натурой звену или бригаде и распр. по трудодням – постановление СИК и ЦК ВКПб от 31/XII-1940 г.). Если это будет сделано, на следующий год все будут работать как миленькие. Далеко ли этот колхоз от Казани? Сможешь ли ты наведываться в него хоть изредка? Мишка! Ну, помоги им вылезти из своей дыры! Я еще раз, тысячный раз убедилась из твоего письма, что в условиях колхозного права, когда все объективные условия налицо, все зависит исключительно от председателя колхоза. Деятельный, энергичный и знающий председатель из любого отстающего колхоза через 2 года сделает игрушку. Нажимай на своего преда изо всех сил, а если он безнадежен, надо найти замену из молодых. Суть даже не в знаниях ([…] старики и агроному МТС и участковый), а в орг. […], в энергии и настойчивости человека. У тебя [может] возникло желание переквалифицироваться из инженера в председателя колхоза? А?

У меня уехала Майка, не то в Иркутск, не то в Томск, имея на руках путевки в оба эти города. […] она запродала душу и подписала направление в Иркутск, но в Томске живет один ее приятель, который […] только уговаривал ее ехать в Томск, а потом достал ей туда путевку, сам сложил ей чемоданы, достал билеты, взял за руку и посадил в поезд. По-моему, Майка даже очнуться не успела и, во всяком случае, на вопрос провожающих, куда же она едет, отвечала весело: «Не знаю!». Сперва они едут в Новосибирск, где у Петра Григорьевича родственники (надеюсь, что они не станут благословлять их портретом Лажечникова), затем в Томск. А если уж там ничего не выйдет, тогда Майка поедет в Иркутск. Я пару вечеров поплакала с горя, что осталась [одна], вставила в лучшую из своих рамок Майкин портрет, а потом занялась уборкой и переустройством своей комнаты. Это очень интересно и приятно, но в силу острого недостатка денег, процесс благоустройства грозит затянуться на много лет. Что касается денег, то положение у меня катастрофическое: до зарплаты 12 дней, в сумке 3 рубля, папа в Киеве, а у А.И. денег 50 рублей. Мне предложено жить, как сама сумею. Если бы ты был в Казани, я на этот раз попросила бы у тебя дружеской помощи, но адреса твоего я так и не знаю. Просто не представляю, где можно добыть денег. Правда N-ная сумма вложена в театральные билеты, но мысли о их продаже я допустить не могу. Книги, что ли зажать какие-нибудь? Ума не приложу… Утешаюсь лишь тем, что человек может не есть и более, чем 12 дней, а похудеть мне весьма невредно.

P.S. По размышлении. (4 часа дня)

В самом деле, Мишка, иди в председатели, а? Ты знаешь, как это важно, как нужно! Ведь идёт же сейчас мобилизация коммунистов на это дело. Читаю-читаю монографии, слушаю рассказы живых колхозников и вижу: всё на свете может сделать, горы может свернуть толковый и образованный человек. А ты сам разве не видишь того же? Не пропадет без тебя твой цех, а сколько можно сделать в колхозе. Прямо сердце замирает! Была бы я мужчиной и чуть-чуть энергичнее, я бы даже и не думала ни секунды. Между прочим, всякому, кто поднимет хоть один колхоз из пепла на должную высоту, на том свете прощаются абсолютно все грехи и он прямым путем направляется в рай, в сельхозсектор, где может в свое удовольствие заниматься мичуринской биологией и выводить новые сорта райских яблок. Учти эту [перспективу].

Сейчас я пишу тебе, сидя за столом секретаря директора, […], а я дежурю по Институту. В одной из комнат дирекции идет «закрытая» часть нашего сектора: обсуждается в узком составе одно очень-очень неприятное происшествие. Однако, страсти так разгорелись, что все «обсуждение» идет в форме крика или во всяком случае в повышенном тоне, п.ч. мне слышно каждое слово. Суть дела в том, что секретарь сектора Лосева в течение 2-х месяцев не сообщала научной сотруднице Синёвой о том, что ею получены материалы на имя Синёвой и зарегистрированы в статбюро. Материалы лежали, Синёва мучилась, слала телеграммы на Алтай, сидела без работы, а Лосева ей ни слова. Причина – давняя вражда и желание выжить друг друга из сектора. Синёва в истерике обвиняет Лосеву во вредительстве (и если тут нет никаких иных причин, то это так и есть), а Лосева утверждает, что она говорила о материалах, а Синёва сознательно не хотела их использовать, п.ч. это было ей невыгодно, ибо она хотела оттянуть срок работы. Это, по-моему, ерунда, п.ч. зачем ей это надо, если она могла бы кончить работу в срок? Тем более, что все равно срок ей не продлили, а неприятностей с работой было очень много.

В целом, вся эта склока грозит вылиться в грандиозный скандал институтского масштаба. Ужасно неприятно все это, и хочется отстраниться максимально далеко от всех этих дрязг и спокойно работать, заниматься настоящим делом. В этом отношении я страшно довольна своим Котовым. Не могу передать, как он мне нравится, хотя постоянное чувство, что он недоволен мною меня не покидает. Спокойный, сдержанный, немногословный, с вдумчивыми и требовательными глазами; он слово скажет – рублем подарит, а улыбнется – червонцем (на основе предыдущего ты уже знаешь, что мне это именно и нужно). Если уж он здесь такой хороший, я себе представляю, как привяжусь к нему в экспедиции. М.пр. сейчас они уже покончили с Синёвой и вероятно, обсуждают вопрос о направлении и сроках экспедиции. У меня одно желание: скорей бы!

Еще меня глубоко занимает вопрос о моей комнате. Тут целая уйма проблем. Проблема Майкиной кровати, которую надо заменить кушеткой. Проблемы часов, стола, а главное занавески… Ужасно хочется тюлевую занавеску и шкуру белого медведя на кушетку. И ковер. Вообще фантазия куда быстрее работает, чем успевает наполняться карман… У меня теперь хорошо, чисто. Мебель покрыла лаком, а вот пол, зато, от лака не отмывается. Еще мне хочется, если уж не приемник, то хоть хорошую радиоточку, чтобы и звук был хороший, и вид приличный. А ведь сколько надо всего из одежды! Просто ума не приложу, когда сумею столько денег заработать.

Сегодня взяла из библиотеки книги: Семушкина «Чукотка» и Причарда «Девяностые годы». За последней очень давно охотился папа, да все не мог поймать. Дома у нас пусто: ни Майки, ни папы, ни Юрки. А вот и обо мне вопрос решился: едем точно 15 сентября на Кубань, если завтра дирекция утвердит. А с чего бы ей не утвердить?

Значит, совсем скоро я расстанусь со своею милой обителью и окажусь одна во власти воли житейского моря. Не совсем одна, а с Котычем, которого я боюсь. Знаешь, я как-то не умею с ним разговаривать. Я ведь болтунья и люблю, когда можно с человеком говорить о том-о сём без перерыва. А с ним – нельзя. Смотрит своими голубыми глазами, и язык у меня примерзает к горлу. Начинаю говорить лаконично, предельно ясно и четко, также, как говорит он сам. Не знаю, не будет ли мне очень тяжело прожить с ним полтора-два месяца фактически один на один. С другой стороны, когда мой однокурсник был…

12/IX.

Продолжаю письмо не более, не менее, как через 8 дней. Некогда, устаю, не в силах взять перо в руки. Даже работа по переустройству комнаты заброшена, и мое отношение к комнате стало чисто пассивным: прихожу, ложусь, читаю и ничего не делаю. Впрочем, когда живешь одна, чистота поддерживается сама собой. Сегодня объявлен результат по приему в аспирантуру. Приняты Виктор и Валя. Они, конечно, ликуют, я – нет. Лена Бутыхова, та, о которой я тебе велела молиться, сдала основные предметы на 5, 5 и 4, а по языку схватила двойку. Надеюсь, что ее возьмут хоть на работу.

У меня сегодня день и радостный, и с примесью горечи. Ты читал «Правду» от 12/IX ? Виле там подпись под фельетоном – В. Григорович? Радостно за него, радостно видеть его имя в такой большой газете. Подумай, ведь это же Вовка, «мой» Вовка… И больно. Ужасно больно знать, что ничто не может помочь, что даже такая большая радость ничего не сможет склеить, что даже поздравить его я не могу. Просто не могу промолчать, как будто мне безразлично, как он живет, что делает, чего достиг. Позвоню Тосе: она часто видит Володю. И ведет с ним нежную дружбу, попрошу ее передать ему мое горячее поздравление. Понимаешь, эта радость идёт как-то мимо, не пересекаясь с линией личных отношений. М.б. ты не поймешь, даже наверное не поймешь этого, а между тем это так просто: я знаю, что мы с Володей разошлись навсегда, но он не стал от этого менее дорогим и близким. Не такой, как есть, а тот, каким он был. И за того, старого, мне так радостно сегодня.

18-го мы уезжаем на Кубань. Только сегодня узнала, что я буду, оказывается, «начальником отряда». Провалюсь, конечно, с треском… А вот Володя не провалился… А ты? Не знаю, какой давать обратный адрес. Если будет настроение – пиши на Москву, мне перешлют, а если не будет – подожди моего письма с места.

До свиданья. С приветом, Таня.

P.S. Нехорошо на душе.

Тяжело.