Письмо

30/VII-50. № 24

Здравствуй, Миша!

Теперь мне захотелось как-то по-другому ответить тебе. Первый листок пусть будет «официальной частью», а этот – «дружеской вечеринкой». Нет, не так, ну, – все равно.

Я сегодня провела воскресенье у Саниной, – той преподавательницы политэкономии, которая в своё время подала мне мысль перейти на экономический факультет, поддержала меня в этой тяжелой эпопее, следила за мною эти 4 года, и, наконец, через своего мужа помогла мне поступить на работу в Институт Экономики (это уже оформлено и завтра я выхожу на работу). И вот сегодня я решила поблагодарить Александру Васильевну и Владимира Григорьевича за то, что они для меня сделали, и заодно познакомить с ними папу, который давно просил меня об этом. Так мы и попали к ним на дачу. Я устала и мне не хочется много писать, но, Мишка, если бы ты видел этих людей! О них можно столько рассказать, что не хватит килограмма бумаги, у обоих интереснейшие биографии, а партийный стаж у В.Г. с 1917 года (в 19 лет он был секретарем райкома партии), а у А.В. – с 1925 года. Вся жизнь их отдана была партии, и она волнующе интересна. В то же время А.В. и сейчас, в свои 48 лет, удивительно красива, женственна и страшно интересна, как человек. Но самое чарующее в этих людях это их отношение друг к другу. Они женаты больше 25 лет, вырастили сына-шелопая, кажется, д.б. уже давно «приесться» друг другу. Но этого нет и впомине. Владимир Григорьевич относится к А.В. очень ласково, с внимательностью, переходящей в диктаторство. Любуется ею, ее гордой осанкой, ее улыбкой. Рассказывает про нее, когда её нет, а при ней чуть подсмеивается. А она… ты знаешь, она так горячо любит его, так близко к сердцу принимает всякую мелочь, имеющую к нему отношение, что, кажется, мало сказать «любит», когда она слушает его рассказ или высказывание во время спора, у неё глаза чуть-чуть влюбленные. Пронести любовь через 25 лет и не дать ей остыть, – это поразительно красиво, это так хорошо, что видя перед глазами такой пример, хотя бы он был единственным, невозможно принять стекляшку за бриллиант, стоит только сравнить ее с этим изумительным эталоном. Когда-нибудь расскажу тебе про А.В. и В.Г. Пока же скажу, что едва ли не единственные стихи, сочиненные мною в жизни, были посвящены А.В., которая оказала на меня колоссальное влияние и к которой я не менее 1,5 – 2 лет относилась как к неповторимому и неподражаемому кумиру. Влияние, которое она на меня оказывала и необычайная сила моего восхищения ею пугали меня еще тогда, когда у меня и мысли не было о переходе на экон. ф-т. У меня в дневнике сохранилась любопытная запись того периода, где я писала: «Не верю, чтобы Санина могла просто пройти мимо меня и уйти из моей жизни. Что-то сломается в моей жизни под ее влиянием, что-то очень большое, мне кажется. А хорошо это, или плохо, не знаю». И еще думала все время: Ну, как можно быть такой прекрасной? Это вот отношение и выражали посвященные А.В. стихи такого содержания:

Солнце, или лед она? Кто она такая?

В чем ее могущество, я не понимаю?

Если льдом подернутся вдруг глаза красавицы,

Что угодно сделаю, чтобы лед расплавился,

Чтобы стали теплыми, засветились ласково

Очи гордой женщины, в мир пришедшей властвовать.

И вот странно. На факультете, на кафедре, везде, где Санина «на работе», она действительно кажется гордой, властной, прекрасной, и все ей охотно подчиняются в силу самой этой умной и строгой красоты. «В мир пришедшей властвовать»… И вдруг дома – где делась эта гордая женщина? Она занята вопросом, не замерзает ли Володенька без пиджака, она показывает гостям, сделанные Володенькой столы, полочки, всякие усовершенствования, угощает, сделанными Володей, действительно чудесными наливками и вареньями, и как девочка, с удовольствием, слушает те рассказы и видно, уж так гордится своим Володей! Не могу сказать тебе, как это хорошо, как хорошо…

4/VIII. Поздний вечер.

Прости меня, что так задерживаю ответ на твое очень хорошее письмо. Поверь, я так устаю на работе, так выматываюсь, что просто не нахожу в себе ни умств., ни физич. сил писать тебе. Сейчас я пишу лежа, п.ч. встать – выше моих сил. Эти первые дни работы даются мне очень тяжело. Я работаю 8 часов: с 10 до 18.30 с получасовым перерывом. Основное занятие – чтение и выписки из литературы по моей теме. Меня прикрепили к старшему науч. сотр. Котову Григ. Григорьевичу (мировой дядька). Он работает по теме «Экономика передовой с/х артели». Пока я ознакомилась с программой исследования и читаю литературу. Надо прочесть 30-40 монографий по лучшим колхозам и сделать выписки по всем вопросам нашей программы. Войду в курс, а в сентябре поедем в экспедицию. Не обижайся, Миша, на меня. Если бы ты был здесь, сидел бы вот тут рядом, я все бы тебе рассказала, а писать – не могу. У меня столько ярких впечатлений за эти 5 дней, что не хватит 5 больших листов, а сил – нету. Эти 8 часов напряженной умств. работы выматывают совершенно до конца. Вот уже и 23.30. Хочется полежать в темноте спокойно-спокойно и думать, думать обо всём. Ах, Миша! Как трудно жить, как сложно и хорошо! Мне очень жаль, что ты мне не пишешь пока не получишь ответа от меня. Это нечестно: ты давно работаешь, и ты можешь писать, значит, обязан писать, а мне пока поблажка. Я тебе из экспедиции буду писать большие-большие письма. Завтра суббота. Отдохну, погуляю, а в воскресенье утром мы с Зиной (моей физфановской подругой) идем на гастроили Эст. театра смотреть балет «Калевипоэг», кот. в этом году получил I Сталинскую премию. Я прочла чудесную книгу «Тропой грома» – перевод с английского о том, как негр влюбился в белую девушку, и их трагической судьбе. Книга написана удивительно ярко и лирично, захватывает до конца, и до чего жаль их, до чего больно – слов нету.

Писать больше не могу – глаза болят. Но ты пиши мне обязательно. А я тебе за это шлю фотографию, которая мне очень нравится. Пиши же, слышишь.

Таня.