Письмо

50/VII(17) № 22

Здравствуй, Миша!

Твое письмо читала в автобусе по дороге в Химки: сегодня мы с Майкой и Лерой решили повторить поездку на Солнечную Поляну. Однако достать билеты оказалось невозможно и мы поехали в Петрово-Дальнее, где 2 года назад я проходила практику. Это одно из самых прекрасных мест подмосковья: Старинный помещичий парк, подходящий к обрывистому высокому берегу Москва-реки, необъятно широкий просторный горизонт, открывающийся на тот берег с его душистым лугом и романтичным дремучим сосновым бором поодаль, сама Москва-река чистая, спокойная, а сзади, за деревней – бесконечный и чудесный лес в зарослях земляники. В этом-то лесу мы и провели сегодня большую часть времени, собирая землянику, цветы и просто наслаждаясь волшебной красотой природы. Тихие поляны, пушистые зеленые просеки, освещенные косым заходящим солнцем, бесконечно милые сердцу белые березки – все это наводит на лирические настроения и как-то волнует душу. Поэтому сегодня я согласна коснуться этой запретной темы, а ты пользуйся тем, что у меня перед глазами все еще мягкая, солнечная дорожка с березками вдали…

… Да, конечно, душа просит нежности и любви… Трудно и даже больно видеть прекрасное одной, не может человек наслаждаться один. Но я не девочка уже, а в основном вполне сложившийся человек, и человек невероятно требовательный к возможному объекту любви. И в этом вопросе, даже если бы я хотела, я совершенно не в силах идти ни на какой компромисс человеку, который не захватит меня целиком, с головой, я не позволю и поцеловать меня… А такого, чтобы захватил – нету… А я смогу полюбить лишь того человека, кто будет сильней меня, кто будет нужен мне, как я ему… Казалось, что так было с Володей: наша трехлетняя дружба говорила о том, что мы нужны друг другу, а лихорадочный характер этой дружбы наводил на размышления о некоторой ее странности; но вот мы кончили Университет, и даже не простились. На выпускном вечере Володя пытался помириться со мной, или хотя бы объясниться на прощание, но я с болью в сердце сказала, что я не верю больше ему и не верю в него, что расставаясь с ним, которого я считала в течение 3 лет самым близким другом, я не могу сказать, что это за человек, не подлец ли он. Володя ждал чего угодно, но таких жестоких слов – нет. Конечно, ему тоже было тяжело, но договорить нам не пришлось, и мы так и простились, холодно бросив друг другу: «Ну, до свиданья». А Володя нравился мне всегда с тысячи точек зрения: прежде всего партийностью всего своего поведения, где бы он ни находился; затем разносторонностью интересов в области литературы и искусства, самостоятельностью и страстной убежденностью взглядов на все эти предметы; любовью и глубоким пониманием и знанием музыки; горячностью характера, принципиальностью в жизни; метким и остроумным языком, на который лучше не попадаться; а в недолгие дни между нашими ссорами, исключительной внимательностью, заботливостью и нежностью, как-то удивительно переплетавшейся с тем же злым и непримиримым языком, обращающимся то и дело против меня… Вот писала сейчас о Вовкиных достоинствах, и хотя бы тень чувства шевельнулась в душе! Нет, это уже прошлое. Слишком много я знаю теперь о нём, и слишком хорошо знаю, как мало похож настоящий, живой Володя, на того, моего Вовку.

Было у меня и второе не менее, а м.б. и более глубокое увлечение, которое, пожалуй, одно изо всех заслужило название любви. Это была любовь к Котьке Камушеру. Не думаю, чтобы ты был в курсе этой истории, п.ч. во времена ее кульминации (2 курс) мы с тобой не виделись и не переписывались; что же касается героя романа, то ты видел его в Горьковке (библиотеке), я сходила за ним наверх, и он со мной спустился. Черный, сильно хромает, сутулится, имеет типично еврейский нос и поразительно красивые глаза. Вряд ли ты запомнил его… Итак, Кот. Почему я любила его? Он был для меня удивительным, совершенно новым типом человека: коммунистом, большевиком. Меня, глупую девчонку, он учил марксизму, партийности в жизни, но учил не наставляя, а как друг, и кроме того, мы постоянно и по всем вопросам спорили. Котька тащил меня вперед, он в огромной степени содействовал моему «перевоспитанию», а поскольку он был тонко, проникновенно умным человеком, понятно, что я полюбила его. К сожалению, Кот, как большинство мужчин, побоялся слишком большой и глубокой любви. Как истинный Онегин, Кот разъяснил мне, что нельзя выдумать ничего ужаснее, чем умная жена, а тем более жена-политэконом, что дело жены – посуда, кухня, дети и милое кокетство и т.д. Мне было больно, тяжело, обидно, я искренне завидовала девчонкам, которым выпало счастье родиться глупенькими, но что же делать?.. Было ясно, что с этим надо кончать, я перешла в другую группу, чтобы не встречаться с Котькой, и все отношения были порваны на полтора года, т.ч. мы почти не здоровались. Месяцев через 10 он и привел в исполнение свою теорию, женившись на очень ограниченной и пустой Лидке. И уже с начала 5 курса, т.е. очень скоро после того, как мы восстановили дипломатические отношения, вся духовная жизнь Кота проходила через мои, а не через Лидины руки. Это и понятно: Лида просто не может понять глубокую и сложную Котькину душу, да это ей и неинтересно. Семейная жизнь их это сплошной ад и истерика, понятно, что Кот рад бежать из дому на край света, и мой приход является для него светлым праздником. И для меня Кот бесспорно остался не только интересным и умным, но и дорогим человеком. Не раз в течение этого года мы с Майкой приходили к выводу, что так нельзя, что – мол – положение в доме Камушеров становится нехорошим, что такие отношения, развиваясь, могут привести лишь к развалу семьи, а это не только недопустимо, но и просто невозможно, п.ч. Кот никогда не пойдет на это, учитывая наличие Иринки. После такого твердого решения я исчезала из их дома и при случайных встречах с Котом всегда куда-нибудь «торопилась». Тогда он начинал звонить днем, утром, вечером, по 2-3 раза в день, по 30-40 минут… И знаешь, это тоже было тяжело. В конце концов, почему он думал только о себе?.. И вот прошло распределение, прошли госэкзамены и на днях они уезжают, сперва в Вильнюс к отцу Кота, потом в Сталинск на место работы. Конечно, на убеждения Кота, что мы должны ехать вместе, я отвечала лишь улыбкой (хотя и грустной), но расставаться с этим до боли родным и любимым человеком очень тяжело. Я просто не могу себе представить, что его не будет со мною, моего главного советчика и руководителя, моего дорогого друга… Не будет Кота… – подумаю, и на душе становится сиротливо, – увидимся ли мы, и когда? И разве лишь то может служить слабым утешением, что теперь-то я твердо знаю: не забудет и замены не найдет… Да, вот так, одним неверным ошибочным шагом человек здорово попортил сразу три жизни и самого себя навсегда лишил счастья. Я всех счастливее, п.ч. я свободна, но Котька и Лида, не любя друг друга, неразрывно связаны едва ли не до гроба жизни и вынуждены тянуть эту лямку, мучительную для обоих. Отсюда и слезы, и истерики, и постоянное глухое раздражение с обеих сторон, и Лидкина грубость и Котькина ярость. Но кто же, кто виноват в этом, если не Кот? Ведь жизнь посмеялась над его смешной «теорией»: глупенькая жена стала жерновом на шее именно в силу своей ограниченности, мещанского мировоззрения, а без отвергнутой Татьяны он не мог прожить полдня. Да и вообще все эти разговоры об уме и глупости – схоластика и ерунда. Пускай даже в области политэкономии я могу работать с большим успехом, зато в тысяче других сторон жизни он разбирается гораздо глубже, и поэтому, в конечном счете, всегда руководителем в дружбе был и остается Кот, я же слушаю его и для интереса спорю, а в целом мотаю на ус. Теперь-то и Кот уже понял это, да поздно.

Итак, 4 дня, и мы простимся надолго-надолго. Ну, уж, и поцелуемся же мы на прощание! Второй и, возможно, последний раз в нашей жизни. Ах, Кот-Кот! Злою ошибкой судьбы является наша разлука…

Вот тебе и вся моя «исповедь». Ну, не совсем вся, конечно, но в главных чертах. М.б. не надо было писать тебе об этом, чтобы не «расстраивать», но я думаю, что надо. И раз уж начала я говорить вообще на эту запрещенную тему, то договорю до конца. В своих письмах ты постоянно возвращаешься к этой самой «лирической» теме, я же, как ты знаешь, до сих пор обходила её. Почему? Это, я думаю, понятно… Но одною из побочных причин решительного моего нежелания касаться этой темы, является неверие в глубину и серьезность твоего увлечения. Мне все кажется, что каждое следующее письмо будет уже совсем спокойным, и ты сам с улыбкой будешь говорить о том, как у тебя вдруг вскружилась голова. И в самом деле, Миша, мы так редко бываем вместе, ты так мало, по сути дела, знаешь меня, что вряд ли на этой основе могла возникнуть большая, настоящая любовь. М.б. я ошибаюсь, однако, не думаю. И потом, широкий диапазон твоих увлечений и их не особенная прочность говорит за то же самое… Время покажет, права ли я. Говорят, что время – лучшая проверка для всякого чувства, время и «разлука». Оба эти условия у нас есть в избытке, но и этого мало. Я должна сказать тебе совершенно честно, что, несмотря на отсутствие у меня блестящей красоты и прочих свойств, трудно найти более «разборчивую невесту», чем я. Достаточно сказать, что за всю свою сознательную жизнь, т.е. за 10 лет, я не встретила ни одного человека, женою которого согласилась бы быть. Не буду даже говорить о других людях, как бы они мне ни нравились, но в моих отношениях с Володей и с Котом были моменты, когда этот вопрос становился в повестку дня, разумеется ,не в форме официальной, но по существу, как «да или нет?». И оба раза я отвечала «нет». И даже сейчас, когда многое пережито, многое понято, когда ближе, чем Кот я не могу назвать человека, я все же не уверена, ответила ли бы я «да», если бы он был свободен. Не знаю…

И эта придирчивость не случайна. Я органически не способна разменивать свою любовь на мелочи, я могу отдать ее лишь целиком, на всю жизнь. Понимаешь? И любимый человек должен стоить этой большой любви, он должен быть лучше, любимей всех, должен выдерживать все сравнения, д.б. таким, чтобы я гордилась им. Ты не должен смеяться над такою требовательностью, ибо она не является результатом детской наивности, незнания людей и самой себя. За эти последние 6-7 лет было немало случаев, когда я могла проверить себя и теперь я могу сказать совершенно твердо: я просто не могу, не в силах, даже если бы и хотела пойти на какой бы то ни было компромисс в этих вопросах. Нет судьбы печальнее и тоскливее, чем одинокая жизнь, и я знаю это, но еще лучше я знаю, что если пошла бы я против себя и допустила бы какой-то компромисс, все равно ушла бы через месяц, сломав сразу 2 жизни. Такая уж я негнущаяся. И потом, в глубине души я убеждена, что имею на это право. Мне кажется, что, несмотря на миллион необычайно серьезных недостатков (на которые, кстати говоря, ты закрываешь глаза, и очень напрасно), я все-таки могла бы сделать мужа счастливым.

Все. Кончим с этой темой. Разрешаю тебе посвятить этой теме одно письмо, а не хочешь – не надо вовсе. Сейчас же я очень тороплюсь: идем с Майкой к Коту, хочется провести эти последние дни вместе.

Жду ответа, но очень быстрого, п.ч. уже в 20-х числах я, вероятно, уеду в экспедицию в колхозы Тамбовской области. Да, ведь ты, кажется, и не знаешь, что я уже не еду в Симферополь, а поступаю ни то на работу, ни то в аспирантуру в Институте Экономики Академии Наук СССР. Мне больше хочется работать, но возможно придется поступать в аспирантуру, что отпугивает меня перспективой экзаменов. От работы то я и должна ехать в экспедицию, что необычайно привлекает меня. Ах, колхозы мои! Опять, снова я с вами! Радуюсь этому, но теперь горюю, что пришлось проститься с педработой. Просто разорвалась я между пед. и научно-исслед. работой.

Все, бегу. Пиши.

С приветом, Таня

14/VII-50 г.

P.S. Уже запечатала письмо, чтобы отправить, но вечером не успела, а днём, вспомнив написанное, испугалась. Подумала, что ты можешь очень обидеться. Распечатала, перечитала, и вижу, что нет, обидного ничего нету. Ведь всё сказанное относится не лично к тебе, а ко всем решительно людям, и нет такого человека, которого я бы сейчас любила, хотя и люблю очень-очень многих. Что касается лично тебя, то здесь все зависит от тебя. Если увлечение твое несерьезно, оно быстро остынет под влиянием трудностей; если же оно глубже, как я думаю, то ты м.б, и преодолеешь эти трудности, и заставишь меня полюбить себя. Конечно, добиться этого можно отнюдь не нежными словами.

Еще раз до свидания.

Таня.