Письмо

15/I.50.

Здравствуй, Миша!, нет все-таки Мишка!

Чего ты придираешься к Лёшкиным стихам? Они вовсе не пессимистичны, а наоборот учат, как надо жить. Да. А я устала уже, хотя всего только день. Но это, конечно, не помешает мне написать тебе письмо.  однако, помешало.

Улитка… Что такое какая-то улитка по сравнению с Козодоевым? И знаешь ли ты (и тебе подобные), что такое Козодоев, что такое ленинско-сталинский этап политэкономии социализма, и каково сдавать последний первому? Нет, ты этого не знаешь, где тебе знать? А между тем вчера я испытала это на себе. В ожидании смертного часа (экзамена) я не жила, а существовала в течение более 10 дней (а по сути дела – была вообще мертва), но теперь все сзади и я счастлива. Теперь я занимаюсь фотографией со своим высокочтимым и любезным братцем Юрочкой.

Мишка! Какое счастье, какая радость! Ура, ура, ура! Все экзамены сданы, и я вольна, как птица в небе… Что же теперь делать? Уже поздно, никуда не поедешь, хоз. дела в основном сделаны и вот видишь – сразу взялась за письмо. Не знаю в чём дело: или давно не писала тебе, или что, но только такие горы всего накопились, что не знаю о чём и писать.

Например, экзамены. Они были такие трудные, что если бы еще хоть один, кажется, я б не могла больше. Так устала, так устала, что смерть.

Еще важное событие: вырвала зуб. Первый. И вот счастье: попала к юному и милому студенту-практиканту. Все было хорошо, мы, как студенты-дипломники, установили тесный дружеский контакт, и я доверилась ему до конца. Правда, наркоз не подействовал, но он так убедительно сказал: «Этого не м.б.», что я опять поверила. Но когда он стал тащить зуб, и не смог, и сломал, и побежал к врачихе со словами «Что же теперь делать-то?», а мне снова сказал уверенно: «Вы не волнуйтесь, я вас так не выпущу», то я даже этому уже не поверила. Тянули мой зубик пять раз по принципу «дедка за бабку», вытянули, но болит он с тех пор вот уже 4 дня. Чтобы ты не заподозрил меня в низкой лжи, посылаю тебе карточку, удостоверяющую мои страдания в этот период.

Разве не интересно?

А еще есть новость правда интересная. Наше НСО (научное студ. общ-во) меня посылает в Вильнюс в составе делегации нашего Университета к вильнюсцам. Мне поручили гору докладов по моей милой дипломной теме (а ты, изверг, ее и не помнишь? Как только не стыдно тебе? Я же тебе столько раз рассказывала о ней! Запомни и заруби на носу : «Орг. и оплата труда в колхозах» (!!!!)), а еще мне дали доклад по связи НСО с комс. работой, п.ч. у них (у вильнюсцев) этой связи нет. Я с большою радостью поеду туда. Интересно: новый город, новые люди, и потом, как-то ново вообще быть делегатом, «представлять» свой факультет аж в другом городе. Правда? Вот если бы в твоей Казани был эк. ф-т (эх, вы – и, и того у вас нет), то мы бы поехали к Вам делегацией. А правда, здорово было бы, да, Мишка! А вы к нам. Разве плохо было бы? Теперь дальше. Знаешь, что нам обещали в Вильнюсе? Не знаешь, так угадывай… Ну… раз… два…три… Не можешь угадать? – БАНКЕТ! А тебе устраивали банкет? Нет? А нам устроят. Вот как мы.

Но знаешь, я все-таки не совсем охотно еду в Вильнюс. У меня был на эти каникулы один еще более пленительный план. Я думаю, ты поймешь меня, и будешь также презирать меня за отказ от этого плана, как я сама себя за это презираю. Дело в том, что у нас организовали агитпоход в наш подшефный Зарай (по колхозам). Бригада подобралась такая, что лучшего желать трудно было, – все наши шакалы: Витька, Лёшка, Изя (Уликус Фишер), Рауль, Юлька Ольсевич и еще ряд второстепенных товарищей, в т.ч. и я (без Вали). Нас всех включили в одну бригаду, и она получилась очень мощная: вокруг моего центр. доклада на волнующую колхозников тему сгруппировались такие мощные силы, как: Витька, играющий на аккордеоне и на губной гармошке и поющий, поющий же и пляшущий Лёшка, Изька со скетчем, Рауль с неистощимым юмором, и Юлька – самый милый медвежонок, но без особых талантов. И еще были певцы и пр., а Вовка Григ. д.б. играть на скрипке. Но… все это оказалось в основном светлыми мечтами. Первой сбежала скрипка, но поскольку она была неразрывно связана с горячо любимым всеми нами (а особенно мною) Владимиром Григоровичем, народ не очень огорчился. Дело в том, что этого давно ждали: Вовка имеет милую привычку первым везде «записываться», возглавлять дело, а потом смываться. Когда это произошло, все только умилились своей проницательности и постоянству Вовкиного характера. Но вот ко мне приехал Изька, и в откровенной беседе признался, что он решил не идти в поход (я и забыла сказать, что поход-то лыжный). Почему? Ну, мало ли почему… Холодно… Потом, надо доклад готовить… Скетча тоже что-то не найдешь подходящего… И потом, знаешь, дома ведь все-таки, милая заботливая нежная мама! Словом, всё стало понятно. В порядке ответной откровенности я тоже сказала ему, что и я не иду. Наконец, я чуть не сманила в Вильнюс и Витьку, только уж не было мест. Итак, вывод: что за народ пошел! Мелочь! Сплошные ренегаты. А если сказать серьезно, – действительно жаль. Там гораздо труднее, конечно, будет, особенно для меня, не умеющей ходить на лыжах, но разве не в преодолении трудностей наше счастье, Мишка? В этом, и только, только в этом!

Как хорошо жить, Мишка, как это трудно, и как хорошо! Красивая вещь – жизнь, если она настоящая… Удивительно красивая… Особенно наша, советская.

«Нашу правду с открытой душою

По далеким дорогам несем.

Сердце русское очень большое,

Вся великая Родина в нем…»

Это поет Обухова, отсюда и мои мысли.

Действительно ничего нету в мире красивей, ничего нет на свете милей нашей родины, гордой России… И – ладно, хватит.

Так вот, соглашаясь на Вильнюс я, конечно, пошла по линии наименьшего сопротивления и наибольшего любопытства, а теперь мне стыдно. Попросту стыдно, п.ч. кроме всего прочего я подвожу своих хороших товарищей, которые на меня рассчитывали, и теперь неизвестно как будут расхлебывать дело. Это гнусно, настолько гнусно и некрасиво, что я все не могу решиться окончательно. Надо будет зайти в Бюро и посоветоваться там: если я нужна в походе, махну рукой на Вильнюс, правда!

Мишка! Ты мне мало пишешь, пиши чаще, слышишь! Ну что тебе, трудно, что ли? А я знаешь, как люблю письма получать! Ты даже себе не представляешь. Ужасно люблю. Правда, Мишк, а?

Теперь слушай про Маринку. Ох, эта Марина! Есть у Лерки такая сестренка в возрасте пяти лет – Маринка. Хорошенькая, болтливая и любопытная, а в целом – прелесть. Она приезжала с Леркой проведать меня, когда я болела (а мы с ней старые друзья – уж 2 года дружим), и подойдя ко мне выпалила, не выговаривая «р» и вообще с большим трудом: «Здлавствуйте дологая Таня Ивановна! Я плишла вас пливетствовать и высказать вам свое искленнее сожаление, что у вас болят зубы!» Я, конечно, расхохоталась, и спросила ее долго ли она учила свое «пливетствие», и зачем она его учила. На это она весьма серьезно ответила: «Мне Лера сказала, что если я это выучу, то у тебя не будут болеть зубы». Чудная девчонка. Потом она, как водится, изложила мне историю о том самом слоне, которому дали одну туфельку, а также ряд других стихов. Но самое чудесное это был, конечно, ее рассказ о «Витьке». Не могу с тобой не поделиться этим наслажденьем и передаю ее рассказ (весьма краткий): «А к нам сегодня Витька приходил. Его мама принесла посидеть с нами. Ему четыре года. Мы сели обедать, а папа ему говорит: «Виктор, поручаю тебе свою дочь, я ухожу, а тебе доверяю ее воспитание». А Витька положил ложку, вытер рот и говорит: «Спасибо, Гаврила Николаевич, что вы мне это доверяете!»» Мы смеемся и спрашиваем ее: «Ну, что же, Маринка, он уже тебя начал воспитывать?» Задумалась… «Нет еще…» Подумала и говорит неуверенно: «Он меня только «чорт поганая» назвал». Вот как Виктор оправдал доверие! Теперь мы собираемся пойти с Маринкой в цирк, где она еще никогда не была. Это интересно, правда? Вообще она ужасно славная. Звонила мне по телефону сегодня и читала новые выученные стихи об английской королеве и о мышке…

… Приходил папа и, м. пр., меня ругал, что я тебя зову Мишкой, Леру Леркой, Юру Юркой и пр. Это, правда, нехорошо, но как же тебя звать. Миша – ужасно скучно. Правда? Это какое-то рыбье чувство выражает, знаешь, так звучит гнусаво, нудно: «Ми-и-ша, а, Ми- и-ша!». Отчество твое я позабыла (если и знала). Не помню. Значит… – быть тебе Мишкой. Но только м.б. ты сам обижаешься? Например, если бы ты стал звать меня Танькой, я бы обиделась. Так что ты обдумай этот серьезный вопрос, и как решишь, так тому и быть. Хорошо?

Еще хочу написать о Ю.И. и о его картине, да уж негде. А завтра мы снова едем к Витьке на лыжах с Леркой, а 24 еще и с Юрием Николаевичем. И еще у меня всего горы, но писать негде. Поэтому – прости навек. Смотри, пиши!

Таня.