Письмо

Здравствуй, Мая!

Если у тебя нет соответствующего настроения или ты занята сейчас, то письмо отложи на другое время.

Мне немного грустно. Вот встал сегодня, как обычно в половине пятого и вспомнил о тебе, о той жизни, которой не было и, наверное, никогда не будет… Хочу тебя заранее предупредить: если я когда-нибудь действительно живу, то это большей частью от четырех до шести. А пишу я в шесть часов (Москва дает настройку). Следовательно, жить мне сегодня осталось немного. И свет, к сожалению, появился сегодня только к концу. И так как писать тебе могу только тогда, когда не мертв я, то и письмо это может писаться долго.

Как тебе нравятся такие тезисы?

Я становлюсь взрослым.

Я недоволен этой жизнью.

Целый день я настолько включаюсь в ритм, что забываю о том, что где-то есть или может быть другое.

Я стал очень вспыльчивым, я потерял спокойствие свое обычное. Я могу, например, истерически крикнуть на все Б.П.П. (комната), что мне наплевать на такого-то вершителя судеб. Я могу еще сделать много такого, о чем потом вспоминаешь с болью и вопросом, как ты мог дойти до этого.

С другой стороны, я по-прежнему таю от Роллана и Тургенева, от тринадцатой рапсодии Листа и какого-то душераздирающего танго. Я восторгаюсь от Маши (подарок Гелы) и получаю огромнейшее удовольствие от «Золушки».

Вот ты умная, хорошо разбирающаяся в тончайших нюансах человеческой жизни, что ты скажешь на это. Меня перебивают, буду продолжать позже (масштаб времени не имеет значения).

Здравствуй, Майя!

Сейчас сосчитаю сколько прошло времени с тех пор, как я уехал из Москвы и ничего не писал. Пять месяцев. Почти полгода. Многовато. Вот сейчас сижу и думаю, получится ли на этот раз письмо. Несколько раз я уже писал, но не заканчивал. Ибо писал я все время под влиянием определенного настроения, а когда потом перечитывал, то мне казалось, что все это неправда, фантазия, рисовка. Сейчас же я сижу в самом спокойном и трезвом состоянии. Ибо я уже полмесяца в санатории. Попробую писать все, как есть. Что было? За пятнадцать дней все прошлое настолько отдалилось и настолько оно было взвинченным (?), что и вспоминать неохота. Единственно, что можно сказать: «Я был уже на пределе». Было так много напряженной работы, было столько маленьких душевных драм, что все те дни мне сейчас кажутся сплошным нервным угаром. Я дошел до того, что стал настолько раздр. Нет не так. Давай забудем все, что было и посмотрим, что мы имеем на сегодняшний день. Полное спокойствие. Это самое главное. Никто не посягает на твое «я». Нет, Маечка. Не то. В эту минуту я не хочу ничего. Короче говоря, закончилось спокойное состояние, в котором я начал писать. Маечка, дорогая, извини. Если сегодня не напишу до конца тебе письмо, я себя съем. И так я пять месяцев занимаюсь самоистязанием, вместо того, чтобы просто написать письмо. Это в лишний раз доказывает, насколько я искажаю ясные вещи. И так все. Вернее, так и во всем. Ты знаешь над чем я задумываюсь. Вы были, пожалуй, правы, когда сравнивали положение моей будущей жены (такая фигура иногда занимает меня).

Нет, приходится начинать сначала. Неужели сегодня не закончится мое самоистязание. Написал только что тебе письмо и убедился, что это что-то не то (ну и наоборот). Сколько раз я начинал тебе писать! Но все это было под влиянием какого-нибудь определенного настроения, и когда я его на следующий день перечитывал, все казалось фальшью, рисовкой. Вот уже пять месяцев я грызу себя из-за этого, вместо того, чтобы просто черкануть о своей жизни. И это характерно. Характерно, как я усложняю все вопросы.

Вот уже полмесяца

Здравствуй, Майя!

Веришь, иногда могут быть чудеса. В данном случае чудесным является то, что больше полгода я не могу отправить тебе ни одного письма. И это несмотря на то, что раз десять они были написаны полностью и примерно пять раз наполовину. Почему это так произошло, я и сам не знаю. Писал я при самых больших переживаниях и перечитывая их немного погодя, находил письма фальшивыми, надуманными, которых и не стоит посылать. Это тем более необъяснимо, что наши отношения не нуждаются ни в каких рисовках или прикрасах. Мне кажется, что корень зла заключается в том, что у меня совершенно дикий характер. Самые простые и ясные вещи усложняются мной до необычайности. До сих пор не могу понять себя, не могу навести порядок в своих мыслях (особенно) и переживаниях. Еще одно усугубляющее мою вину обстоятельство. Пишу после двадцати трех дней отдыха в санатории. Через два часа еду домой. Здесь уже другая крайность – полное избавление от умственной деятельности. Полное спокойствие. Все же я хватался за соломинку и даже написал письмо тебе и, угадай кому, Кате. Но они останутся мне на память. Может быть, до конца этого послания решусь вложить второе, но вряд ли.

Интересно, как обстановка может преобразить человека. Раньше мне все говорили о моем угрюмом и нелюдимом характере, да и я себя считал только чуточку более общительным и веселым. Здесь же получилось наоборот, и мне было очень приятно, что буквально через пару дней меня называли по имени. И это при таком серьезнейшем недостатке, как отсутствие объектов для увлечения (большинство «больных» (таковых можно было сосчитать по пальцам) были пожилого возраста).

За исключением вышеуказанного недостатка, время провел очень хорошо. Даже успел значительно продвинуть свои занятия.