Письмо

Май 1948 г.

Дорогой Мишка!

Третий, – нет, четвертый раз начинаю тебе письмо. На сей раз надеюсь и кончить. Кстати, одно из «начал» где-то недавно попадалось. Если найду, то вложу.

Твое 2-е письмо получила сегодня часа в 3, – … вернувшись с пустыми руками из сахарной очереди, в которой я стою раза этак 3 в неделю… Прочитала, улыбнулась грустно, – и отправилась, – извиняюсь за выражение, – в баню. И тут-то довелось мне глубже проникнуться твоим тогдашним настроением. Когда я вошла, в раздевалке была толпа, мест давно не было, – никто не выходил. А не выходили потому, что уже с полчаса люди сидели намыленные, не имея, чем смыться, – вода изволила остановиться. Потом пошла, но почему-то один кипяток. Потом появилась холодная, – но одновременно почему-то кипяток стал идти тоненькой-тоненькой струйкой… Так и мылись. На счастье у меня был свой таз (все тамошние неимоверно текут, поэтому КПД имеющегося количества воды [примерно или равно] 50% в лучшем случае) – и я вымылась сравнительно быстро, – часа за 3. Пришла, пообедала – было уже около 7. Усталая после такого плодотворного дня, легла отдохнуть. И вот, сейчас, постирав пару мелочи, – взглянула на часы: четверть 10-го… «Можно начинать заниматься».

Впрочем, надо пораньше лечь, потому что сегодня сахару ведь не получила, – утром пошла около 8, и была 1048-я. Значит, завтра надо пойти к пол 7-го… «Вот как, вот как, серенький зайчик», как поется в некоей детской песенке. Или: «просто и мило, мило и просто», как любила говорить одна моя приятельница по школе, Люба Романова (она же на экзамене по химии, на вопрос, что произойдет, если в котел с кипящей Н2О опустить некоторое количество NaCl, ответила, не задумываясь: «последует страшный взрыв»).

Ну вот. Ничего, Мишка. Все ничего, – жаль только, что часы эти, вырванные, отнятые, украденные (кем?) у настоящей жизни, – ни когда и никем не будут возмещены.

Давай лучше поговорим о чем-нибудь более веселым. Я вот на днях, – позавчера, – была в зоопарке. Ты любишь ходить в зоопарк? Я обожаю, – только очень редко удается это осуществлять. Обожаю и зоопарк, и цирк, – но увы, в цирке не была уже года 2. Мечты, мечты. Нет, ты, наверное, не любишь. А в зоопарке хорошо. Сейчас еще немного рановато, а чуть попозже, когда будет трава, – это просто блаженство. В парки ведь люди идут с другим настроением: веселиться, развлекаться, танцевать, смеяться… А сюда идешь – просто, «невинно» отдохнуть, глядя на четвероногих предков».

Знаешь, я раньше терпеть не могла ходить в обезьянник, – мне казалось оскорбительно иметь таких безобразных и некультурных родственников. Но в этот раз я смотрела на них совсем без отвращения – даже не обратила особого внимания на обычную вонь. Звери, как звери. Даже забавные… И совсем не так далеко мы от них ушли, чтобы иметь право от них отворачиваться.

Тебе никогда не приходило в голову – вот идешь, например, по улице Горького, в праздник, вечером, – толпы гуляющих, дамы, кавалеры в цилиндрах и т.п., – не приходило в голову: « - а ведь вы же просто обезьяны переряженные…» Силой воображения – заставь их чуточку ссутулиться, удлини им руки, чтоб они могли коснуться земли, – еще пара штрихов, – и перед тобой обезьяна…

Ой, я кажется, опять пишу что-то мрачное. Но я совсем не хотела, это так, само набежало. Не в счет.

Переходим к другим четвероногим. Вот, зебра, например, или антилопа Канна… Ты знаешь, какая она, антилопа Канна? Красавица. Песочно-шоколадного цвета, тонкая, стройная, с прямыми острыми, длинными рогами и с черными, как сливы глазами… Прелесть… А еще есть фазаны. «Золотой фазан». Знаешь, – это известно из зоологии и психологии, – на земле нет существа, глупее курицы. А фазан из породы куриных. Глянешь на него, и так на нем и написано: «Глуп я – до чрезвычайности. Глупее офицера». Но – красив. Голова, в самом деле, совершенно золотая, блестит на солнце, переливается. Крылья красные, спина синяя, хвост серенький. А цвета все чистые, яркие…

Змеи еще есть, и аллигаторы. Гадость… Лежат неподвижно, как мумии, – особенно ящерицы. Я около одной клетки с ящерицами полчаса стояла, – так и не шевельнулась, проклятая. Стоит, ноги расставила, голову вытянула, глаза открытые – черные такие пуговки, злющие такие, умные и какие-то загробные. Так и вспоминается Индия, с ее магами и факирами, или Древний Египет с пирамидами и сфинксами.

Ладно, хватит о зверях и зоопарке.

М.б. о книгах? Прочла за это время: «Лунный камень» Уилки Коллинза, – в восторге! Если бы у тебя была ночь свободная, посоветовала бы, но во 1-х – нет, вероятно, ночи, и во 2-х, нет, вероятно, книги. А в 3-х – не знаю, любишь ли ты этот жанр – детектив? Но я около 700 стр. за ночь не сморгнув глазом прочла, и горевала, что так быстро кончила. Потом – «Два капитана» Каверина впервые прочла целиком. Потом – «Семейщину» Ильи Чернева, – Таня ею восторгалась. Ерунда, по-моему. М.б. по идее и ничего, но выполнено – из рук вон. Совсем не художественно, в букв. смысле. Затем… что же еще? Да знаешь, кажется больше пока ничего. Не богато, – да и это впервые чуть ли не за год я читала беллетристику. Учти, что всё это прочтено в течение 2-х недель. Это, я считаю, героизм.

Кино? Была позавчера на «Подвиге разведчика». Кадачников-то, а ? Хорош… И вообще, довольна. Понравилось. А еще была на «Тех, кто в море». По-моему, дрянь. Вот. Больше не видала ничего за этот год. Вру, – еще месяца 3 назад видела «Голубые дороги».

Таковы события в плане культурных развлечений. Знаешь, Мишка, я всю зиму сидела тихо и мирно (или смирно), никуда не ходила, и мне даже казалось, что так и следует, т.е., что это нормально при соответств. условиях времени. Но сейчас весна, – тепло, солнце светит, лужи уже просыхать начали, я сегодня без пальто ходила, – понимаешь, не могу я больше сидеть дома. А выходишь на улицу, – и начинает зависть одолевать, – черная, глухая, мрачная зависть. Ходят люди в шляпах… Понимаешь, – в шляпах! Ну, кто им дал право? Или в модельных туфлях… Или еще в чем-нибудь. Красивые. Ходишь, и злишься. В кино бы пошла, – денег нет. Опять же – ну, как не обозлиться?

Вот на «подвиг разведчика» когда ходила, это только в одном кино, возле Бауманского метро, – мы туда сразу из зоопарка проехали, и было еще долго до начала сеанса, – мы сидели и слушали джаз. Подожди-ка, как же он назывался? Да, – «ансамбль лиристов». И играли они номером первым – «Фантазию на тему музыки Соловьева-Седого к кинофильму «Первая перчатка». Фантазия, по общему признанию, у них оказалась небогатая. Сидели мы, слушали этих лиристов и эту фантазию, и грустили. Я не знаю, я тебе писала или нет, какое на меня впечатление производят всегда эти джазисты? Кажется, писала год назад, по поводу Виктора Николаевича, врача, игравшего в джазе для заработка… Могу повторить: страшно мне всегда грустно бывает на них смотреть и не удобно как-то за них, как будто они что-то очень неприличное или унизительное делают. Думается: вот, у него, наверное, дома жена, детишки в школу бегают… а он каждый вечер берет свой кларнет, или балалайку, или барабан, и отправляется «на работу» - сидеть перед людьми, которые или глубоко равнодушны к тому, что видят и слышат, или смеются над ним,– и также равнодушно, не глядя в зал, дуть в эту трубу с установленной силой и в установленное время, или колотить в этот барабан… Ремесленники от искусства… А вот слепцов в поезде, – что ж, тоже ведь халтурщики, – я почему-то люблю слушать. Сама не знаю, что мне у них нравится. Голоса обычно какие-то пере-надтреснутые, хриплые, лица страшные, песни или страшно банальные, или дикие, неестественные… А люблю.

Вот. Еще хотела тебе рассказать, как я вчера очаровательно провела «кусочек вечера» с пол 10-го до пол 11-го. Это немножко смешно (потому что редко приходится сталкиваться с этаким) и немножко грустно (потому что, в сущности, это страшно обыкновенно). Чего больше, смешного или грустного, – суди сам (если, впрочем, мне удастся достаточно убедительно изображать сцену).

Дело было так. Год назад я, как тебе известно, кончала Университет. По одному связанному с этим обстоятельством делу мне пришлось столкнуться с одним работником ВКВШ, товарищем Архангельским, и дать ему свой телефон. Однажды (прошлым летом) он позвонил мне и попросил разрешения зайти. Я разрешила, он зашел, просидел весь почти вечер, мне было тогда страшно не до него, у меня в другой комнате сидели Гелка с Марой, мне гораздо больше хотелось быть с ними, и я его выставила, кажется, не слишком вежливо и церемонно. После этого он не звонил, чему я ничуть не удивилась и не огорчилась. И вот, неделю назад вдруг снова раздался его звонок. – «Маечка, здравствуйте, это говорит Архангельский, помните? Ну, как вы поживаете, что вы делаете? Знаете, я ведь тогда потерял ваш телефон, и вот нашел теперь. Как вы, замуж не вышли?» – «Да нет, не вышла» - «Ну, это самое главное. Разрешите мне Вам позвонить, м.б. встретиться?» Мне стало забавно, я согласилась, и вот вчера, по пути из Ленинки, встретилась с ним, – страшно романтично: в метро, у телефона-автомата. На нем было черное пальто и серый котелок. С прошлого года он очень растолстел и стал почти круглым, я его едва узнала. Изменились у него и манеры: он почему-то стал говорить чуть-чуть в нос. Мы с ним вышли из Метро и направились в сторону Метрополя. Первым его вопросом было – «Ну, как вы живете, кем увлекаетесь?» – «Да, знаете, многими». – «Ну, например». Я засмеялась. – Вот, говорю, в Кадачникова вчера влюбилась… – Ах, не говорите, это все абстракции (мне так и хотелось подставить – «съ», «абстракции-съ»). Учти, все его реплики – на полном серьезе, без тени иронии.

- А многие – это значит никто. Я так понимаю. Да. – Да почему же? – Нет, вы мне не говорите. Ну, куда же мы пойдем? Куда идти? Кроме кино – некуда. В кино. – Идемте на кинофильм «Польша». Это чрезвычайно интересный фильм, документальный. Хотя и без эмоций. – Не хочу. Идемте лучше на «Русский вопрос». – Я уже «Р. вопр.» дважды видел: первый раз на службе, по собств. желанию, а второй – в принудительном порядке. – То есть? (Он конфиденциально наклоняется к моему уху: - С дамой. Она пожелала.) Пока обсуждали достоинства «Польши», опоздали и туда.

Тем временем тов. Архангельский разошелся и стал изливать передо мной страдания своей холостой души. Ах, Мишка, если бы я только могла передать его речи – его языком! Увы, это невозможно. У него, напр., были перлы вроде такого: - «мама… мама… У меня у самого мамаша есть, – но я, однако, не могу уподобить свои эмоции к мамаше с нежностью перед девушкой вашего возраста!» или: «я, однако, на последний сеанс не обожаю ходить, потому что после надо же домой провожать, а затем эдак и на транспорт опоздаешь, пешком идти приходится, это очень страдание большое. Хотя, однако, иногда и приятно». Потом вдруг он остановился и страшно галантным тоном предложил: «А не желаете ли вы ввиду опоздания в кино зайти в магазин для закупки масла?» Я даже опешила от неожиданности. Ну, что же, пошли в магазин, он купил грамм 200 масла, причем и стоя в очереди не переставал жаловаться на свое холостое положение и всеми силами старался «проявлять галантность». Выйдя из магазина, мы прошлись вдоль «Москвы», подошли к Метро «Охотный ряд», куда я и поспешила скрыться. Однако, сие не удалось, и он меня провожал до самого поезда, продолжая все тот же разговор. К счастью, на поезд уже он не сел. Не забудь, что разговор ведется «в нос».

Ей-богу, я думала, что такие уже давно вывелись. Я так и не знаю, что он делает, какая у него должность. Живет, по его словам, в небольшой комнатке, вдвоем с мамой. Единственное содержание жизни – желание жениться… Вот тебе, – «маленький человек»… Гоголя? Достоевского? Почти не изменившийся. Но если у них он заставляет остановиться, задуматься, даже больше – проникнуться сочувствием, – тут… думаешь только: откуда ты такой? Сколько вас таких? И зачем вы топчете землю?

Я не говорю (а думаю), чтобы тот тип «маленького человека», кот. пришел им на смену – был лучше. М.б. даже наоборот: теперешние – м.б. не так забиты и жалки (а мне противны жалкие), но зато они часто совсем не имеют даже и такой бедной внутренней жизни, какая есть у этого. Правда, – вот подумай, Мишка… Ведь и чувства у нас в жизни совсем как-то изменились по ср. с XIX веком. Мы ругаем литературу нашу за то, что она «не психологична», – а м.б. и вправду – люди сами не психологичны стали? События, события, каждый день события: выполнила норму, получила награду, вытащили сумку, достала мыло в очереди, вышла замуж, получила отпуск, одолжила сотню у соседки, разбила окно в коридоре, разошлась с мужем, дали командировку… Где уж тут думать о чувствах? Не мудрено, что и говорить о чувствах становится даже… не совсем прилично.

Чувства, говорят, плохо подчиняются пятилетнему плану. Не удивительно, что им не место в нашей жизни и стройке.

Боже мой! Неужели я пишу 16-ю страницу? Да-с… Бывает… Давно пора знать честь.

Гелка шлет тебе искренний и нежный привет и надеется видеть тебя через месяц в Москве. Она надеется, что ты на нее не сердишься и сама на тебя тоже не сердится.

Таня, – с ней я разговариваю, потому ни ей, ни от нее приветов не передаю. Катя кланяется и Сережа тоже. Он растет, но у него часто болит живот. Как там твоя Светка? Она где? И как твои переездные планы? Кстати, ты письмами не считайся, и не мысли, что у тебя на личном счету «лишние №». Это «экстренное», «эпизодического характера», ты давай пиши «ординарные», с ответами, с приветами и т.д.

Ну, ладно. Сколько ни пиши, все равно всего не напишешь. Что ты собираешься делать летом? Будет ли еще у тебя отпуск, кроме сессии?