Письмо

Милый Мишенька!

Получила твое послание сегодня часов в 7-8-9 вечера, лежа в постели и принимая посетителей Лерку и Гелку.

У меня из ряду вон выходящее событие: сегодня, в 4 часа 03 минуты выдрала 4 зуба. Конечно, не без происшествий: когда мне замораживали десну, я вышла из кабинета – и вдруг все дамы в ожидалке повскакали с мест и стали меня укладывать, полагая, что я сию секунду упаду в обморок, – а после выдирания к тому же выводу пришел сам врач, – схватил меня за руки, стал щупать пульс и т.д. Хорошенький, вероятно, у меня был вид! При этом, смею тебя заверить, больно не было абсолютно. Все переживания – исключительно на почве дикого страха перед зубодранием, бормашинами, шприцами и т.д. Вот. По этому поводу ко мне приехала Гелка, которую я месяц, вероятно, не видала. Когда передали твое письмо, она была крайне огорчена и даже обижена, что ты не удосужился передать ей ни же привета. (ни же [не равно] ниже, это старинный, XVIII в. оборот = ни даже. Прошу не путать.

Итак… ?

Что «итак», т.е. на чем остановка? «Мы» остановились на «итак» - помнишь у Маяковского?

Мишка. Вот я хотела тебе написать сейчас об одной истории, только что происшедшей тут в Москве и косвенным образом затронувшей одного очень близкого моего друга. История об одном актере детского театра, молодом человеке 23-х лет, по фамилии Бауман, очень умном и по-своему благородном (он женился на беременной женщине, которую бросил ее возлюбленный и которой грозили всякие беды, старался всячески выгородить ее и своих друзей из истории и т.д.) – который в течение 6 месяцев украл в учреждениях Москвы (в т. числе – в прокуратуре, в МУРе и т.п.) – 32 пишущих машинки. Суд приговорил его к 25 годам, ее – к 10. Вот написала (я очень много думала и думаю об этой истории) – но конечно, написала не так, как надо было. Вряд ли ты поймешь, что я хотела тебе передать…

Понимаешь, Мишка. Вот, – вчера я говорила об этом, и о многом другом, что с этим связано – с этим своим другом (и возлюбленным). Он на 6 лет старше меня (и след. – тебя), – он представитель другого поколения. Он сказал мне так: Вы, кто росли и формировались после 37 г. – среди вас гораздо больше вот таких, как Бауман. Среди нас – таких почти нету, вы же все почти – страшно шатки и неустойчивы. 23, 24, 25 годы рождения – это люди, как правило, аморфные и совершенно индифферентные в «общих вопросах».

Мы с ним перебрали целый ряд наших общих знакомых, – и я с прискорбием должна была констатировать, что в очень большой степени – он прав…

Конечно, можно привести длинный ряд примеров другого рода… но мне кажется, что первых примеров – больше. В сущности, перебирая, – я только на 2-3-х именах могла остановиться «спокойно»: на Челкином, Маркином и твоем. Но Мара – этими 2-мя годами в Германии вырвана из текущей жизни. Гелка, – ты знаешь ее абсолютно замкнутый внутр. мир, – и вероятно согласишься, что это не образец и не норма. Остаешься ты. Вот мне очень хотелось бы, чтоб ты написал мне (увы, не могу написать «сказал») – подумав – можешь ли ты, положа руку на сердце, признать себя человеком… устойчивым и современным? (Я бы сказала о тебе первое, и не сказала второго. Понимаешь, – не в плохом смысле, а искренне понимая под «современностью»… чорт знает, впрочем, что я под ней подразумеваю. Но во всяком случае, не вкладывая в нее иронии).

О себе я с грустью должна констатировать, что не могу похвалиться ни тем, ни другим. (Надеюсь, ты не думаешь, что я кокетничаю.)

У меня довольно грустное чувство – что жизнь, современность, – проходит где-то мимо меня.

Борька сказал мне вчера: «счастье – как кокс, – люди получают тогда, когда они заняты совсем другим». Это из Хаксли, м.б. помнишь?

А мне, Мишка, хочется своего счастья… Это, наверное, непоправимо плохо… Ох, не знаю. Вот Танька наслаждается жизнью – учит политэкономию (по Капиталу, по лекциям и по учебнику), а в каникулы занимается фотографией с какой-то подружкой. Ей 21 год, скоро 22 (9 апреля). А она – гораздо больше девчонка, чем была года 1 1/2 - 2 назад. Я удивляюсь, – но что делать, кроме как пожимать плечами.

Да-с. Так что вряд ли может она ответить вразумительно на вопрос о женской доле. А женская доля, Мишка – она есть… И мрачная она, эта доля.

Утро. Я учу теперь дарвинизм, – есть, если помнишь, такая наука… Там сказано, что жизнь есть форма существования белковых тел, и интенсивность ее зависит от интенсивности обмена веществ… Страшно просто, не правда ли? И страшно мило. Мило и просто, просто и мило…

К старости обмен веществ замедляется, – и всё…

На дворе тает, под окошком – капель стучала всю ночь. Я почти не спала, из десны все время льется кровь, весь рот в крови, и подушка в крови, и наглоталась крови, т.ч. внутри всё безумно отвратительно, тошнит, – фу, гадость.

В комнате чорт ногу сломит, т.к. я лежу и не встаю и не прибираю. Так что настроеньице «того-с». Знаешь, говорят, что жизнь человека – это равнодействующая между характером и обстоятельствами…

Мишка, Мишка… Вот ты пишешь: подумать только, сколько дорог лежало перед тобой в армии, чем ты мог бы стать… Но не стал.

Почему же ты стал тем, чем стал? Ты сам – знаешь?

Я о себе – пожалуй, не знаю.

Теперь (в связи с этим своим последним романом) я «передумываю» свою жизнь, – и то, что казалось раньше, тогда, когда совершалось естественным и почти необходимым – теперь для меня самой – уже не выглядит таковым… Оказывается, страшно много было случайностей, которые делают «линию жизни» какой-то извилистой и неуверенной… Это очень неожиданно для меня самой: мне всегда казалось, что я делаю то, в необходимости чего – убеждена – и что общая цель, «дальняя дорога» - всегда видна мне…

Я, кажется, не могу сказать, что я стала собой – вопреки обстоятельствам. Вероятно, наоборот.

И вообще, Мишка, – приходится всё пересмотреть… Всю «систему мировоззрения». В сущности – почти «построить заново». И знаешь, – это даже забавно, – перестраивать не просто, а со специальным заданием: подчинить ее данной извне системе…

Вот тебе, Мишка, и женская доля… Это, Мишка, не жалоба. Я прихожу к этому сознательно (как всегда, с уверенностью в необходимости). Потому что убеждаюсь, что нельзя строить «системы» (хотя бы и для собственного пользования) – из себя, как паук паутину. Мировоззрение – это ведь не только система «видения вещей», не только средство ориентации в мире – пособие для оценки людей и поступков, – но и руководство к собственным действиям и поступкам. А тут надо считаться с другими людьми. Значит, и мораль надо подчинить морали того общества или того круга, где хочешь жить…

Вот. Не знаю, насколько вразумительно написала. Думаю обо всем этом я сейчас постоянно… Да…

Становясь старше – конечно, становимся хуже: груз ошибок тянет книзу…

Мишка, ты не читал романа Томаса Гарди «Джут незаметный»? Если читал, – помнишь героиню его, Сью?

Я читала, вероятно, в самом начале войны, а м.б. даже раньше. А потом, году в 44 – вспомнила, – потому что настроения Сью оказались мне вдруг неожиданно близки. Она вначале держится «свободных взглядов», – а в конце приходит к религиозному аскетизму и кончает чуть ли не в монастыре, проклиная свою прошлую жизнь. Или вообще сходит с ума…

Я не собираюсь, конечно, ни в монастырь, ни на Канатку, – но с идеями молодости, видно, нужно расстаться.

Ты смеешься, вероятно, слову «молодость», относимому к прошлому. Конечно, доля иронии тут есть, но, Мишка, небольшая. Женщина 23-24-х лет, – также «молода», как мужчина 30-32-х. А в 25-26 лет – это уже в самом деле конец молодости… Женщина, которая впервые рожает в 25 лет официально называется «старая первороженица».

В целом, кажись, мрачное «надсоновское» получается письмо.

Причина мрачности, как было указано в одном из предшествующих параграфов – выдранные зубы. Не ищи более глубоких причин, – их, вероятно, нет, – так как в целом я почти счастлива.

Мишка, тебе приходилось когда-нибудь раскаиваться в чем-то серьезном? Я этого так и сейчас не умею…

Вообще, чорт знает что я тебе за письмо пишу… Не письмо, а сплошной идиотизм. К чорту, хватит. Это можно квалифицировать как антиобщественную деятельность. Мне приходит мысль, что м.б. не стоит отправлять такую ересь, – но все же склоняюсь к отправлению. Если бы мы с тобой лично говорили, то в силе была бы пословица «слово не воробей», – а так – по пословице же «бумага все стерпит». А раз она терпит, то и ты терпи. Ну, ладно. Остатки совести велят кончать.

Мишка! Теперь я жду ответного послания с ответами на не поставленные, но подразумевающиеся вопросы. Гелка ждет письма с приветом и до тех пор привета тоже не передает (хотя тебя и помнит и любит нежно). Катя кланяется (Сережка действительно назван в честь Сергея, хотя и не по моей инициативе). Письмо твое она получила, оно произвело на нее сильное впечатление, сгоряча она даже хотела ответить. На другой день тетя Даша вытащила его у нее из сумочки и поспешила сжечь в страхе перед гневом супруга… А она сама подумала, – что она может написать теперь? Пожила несколько дней далекими воспоминаниями молодости, – и снова вошла в колею ежедневных забот: пеленки, пеленки, уборка, гулянье с Сережкой, снова пеленки, пеленки, пеленки…

Женская, бабья доля-с…

Вот.

Как здоровье твоей Светки? Маленькие ведь вообще переносят скарлатину довольно легко, гораздо легче, чем взрослые, так что лучше, чтоб переболели маленькими. Важно, чтоб осложнений не было, а самая болезнь обычно не страшна.

У моей приятельницы вчера мальчишка (год и 10 месяцев) свалился с дивана, – у нас на глазах, мы сидели и разговаривали, – и по-видимому сломал себе ключицу. Эти малыши – это же пытка… 7 нянек, а оно все равно без глазу.

Ну ладно, Мишка! Живи, будь здоров, и пиши. Жду.

Майя.

Москва, 3.II.47 г.

Да-с…