Письмо

13/I-48 г.

Здравствуй, Майя! (всегда дописываю обращение после, в надежде придумать что-то новое, но увы и ах – бесполезно)

Какое глубокое, правдивое и поразившее меня послание! Целый день сегодня хожу, как в тумане. Работать не могу, слоняюсь из одного места в другое. Ах, почему оно (письмо) не застало меня в санатории. Ты говоришь правильно – с годами мы становимся хуже. Так вот, в Васильеве, предоставленный самому себе, я был гораздо лучше (опять же все это относительно). Я бы мог в тысячу раз лучше понять его. А сейчас день прошел, и я даже не знаю, как тебе ответить. И вот какое-то новое ощущение, неопределенное чувство чего-то нового, глубокого не покидало меня в эти часы. А что именно, еще не понял. Поэтому, при всем своем желании послать ясное письмо, сомневаюсь, получится ли оно таким. Я сейчас сделаю так: возьму твою драгоценную половину печатного листа (500 рублей) и, читая его, попытаюсь елико возможно ответить.

Начало прекрасное. У меня даже что-то оборвалось в груди (или душе – как хочешь).

Да, это было давно. И подумай, было сотни тысяч дорог: можно было погибнуть, вернуться героем, научиться любить женщин, быть веселым бесшабашным офицером, можно было, в конце концов, привезти тебе и Кате пару золотых часиков (это делается очень просто: сначала показываешь на свои часы, потом красноречиво [кладешь] руку на кобуру револьвера – и все готово, подарок любимой обеспечен. А иногда и этих церемоний не нужно, можно проще…). И угодно же бы было судьбе указать мне немного другую дорогу.

Разрешаю прочесть письмо к Екатерине Васильевне: это избавит меня от необходимости вспоминать санаторные дела и, может быть, ты увидишь меня в немного другом освещении. Со стороны аспиранта это весьма лестная для меня похвала. Никогда не думал, что у меня может быть стиль и тем более литературный.

Захватила 5 листов, а отправила 2, остальные три листа (250 х 3 = 750 р.) за тобой.

Я не молчал, как рыба об лед, а только бился, как рыба об лед в тщетных попытках написать что-нибудь удобочитаемое. (Извини меня, Майя, за то, что плету чепуху, но я все-таки питаю надежду, что меня – ладно, закончишь сама.)

Ты перегнула палку. Я не писал, что научился вообще понимать серьезную музыку, ибо это не соответствует действительности. Просто я обнаружил вдруг, что некоторые (интересное явление. То ли я внушил себе, что должен любить музыку, или что-нибудь другое, но я положительно становлюсь любителем. Например, вчера чуть не сошел с ума от «Пикокой дамы». Чудеса!) серьезные вещи начинают как-то волновать меня, вызывают целый ряд прекрасных образов, или переносят тебя в другой фантастический, сказочный или героический мир. Так было, например, с «Шехерезадой», «Итальянское каприччио» и др. Я могу себе только представить, какое огромное наслаждение получают люди, понимающие музыку.

Насчет Москвы, то приезд туда я связываю покамест, увы!, только с институтскими делами (не пойми превратно), которые у меня не очень уж блестящи. Может быть, приеду раньше лета.

Сейчас начинается серьезное, а я уже говорил, что пока не пришел к чему-либо конкретному. Прочту еще раз (который!), но ост. без ответа.

Нет, Майя, ты не совсем права, когда говоришь, что я всегда старался уйти от окружающих. Просто у меня сложилась так жизнь. Как не уйдешь в свою броню в солдатской и офицерской среде, где всё так грубо (как ни странно, но это причиняло мне больше всего страданий), где человека лишают своей воли, где так могут смеяться над самыми благородными вещами. Я безмерно счастлив, что ушел в запас. Конечно, это так и не совсем так (!). Я тебе уже рассказывал, как я полюбил этих людей в минуты опасности, но все же, я с собой ничего не мог сделать. Теперь пойдем дальше. Казанская эпопея. Несмотря на то, что люблю (или хочу) родных, но так получилось, что за редким исключением я разговариваю (начинается трудная область писания, но для понимания она необходима) только с мамой и, конечно, со Светкой. Да, еще не писал, что у нас случилось большое горе: Светлана несколько дней тому назад заболела скарлатиной, и ее увезли в Казань. Правда, говорят, что в этом году скарлатина наблюдается в легкой форме. Не дай бог, чтобы случилось какое-нибудь осложнение.

Я уже писал, что дома бываю очень мало: когда кончается рабочий день, в моей заводской резиденции гораздо удобнее заниматься. Вот и это письмо пишу, как и предыдущее, в цехе. Вообще, цех представляет собой весьма неприглядную картину (как и обычно литейные). Есть очень много похожего с армией, только там действовала сила приказа, а здесь – сила рубля. Новые типы людей. Но я отвлекся. Нет, я не закончил насчет среды. Был бы я окружен людьми, понимающими тебя (а что понимать?!), попал бы туда, где можно горячо говорить, спорить, смеяться, любить, творить… Опять будешь упрекать меня в мечте. Прочтя твое письмо, можно подумать, что объявился в [Дербенте] новый Чайльд Гарольд, презирающий […], отрекшийся от всех земных удовольствий и т.д. А я только сегодня узнал, что в Казани появилась халва, и мне ее захотелось до неимоверности. Ведь халва – одно из немногих лакомств (вы в этом имели счастье убедиться, надоедая мне всякими конфетами), которое я обожаю. Нужно будет обязательно протолкнуть это дело. И не только халва подтверждает мою несхожесть (?) с пустынником. Все это так. Но я еще раз повторяю с твердой уверенностью: если бы меня лиши-

(что-то пропущено)

Это ты, наверное, сказала Кате назвать ее сына Сережей. Да…

Вот тебе и на! Женская доля была и есть только при капитализме. У нас, как женщина, так и ее доля, абсолютно равноправны с мужскою особою и долей. Полная эмансипация. А ты говоришь доля. Расспроси хорошенько Таню об этом вопросе.

Откуда ты взяла такие хорошие стихи? Между прочим, интересное явление. Иногда прочтешь некоторые стихотворения и не обратишь на них особого внимания. А когда услышишь эти же строчки по радио из уст мастера, то получается совершенно иное впечатление.

На этом открытии заканчиваю свое письмо. Привет всем.

Миша.

13/I-48 г. (как быстро летят года!)