Письмо

21 июля 1963 года. День безграничного счастья.

Безграничное счастье… Эти слова сами сложились в моей душе, когда я пыталась как-то выразить переполнявшее её чувство полёта, цветения, величайшего наслаждения всем прекрасным, что есть в окружающем мире. Должно быть это странно, ведь острое чувство счастья связывают обычно лишь с любовью, но эти суббота и воскресенье относятся к тому небольшому числу дней, когда жизнь моя как бы приближалась к кульминации счастья. А ведь «ничего особенного» не было. Рядовой отдых после трудовой недели. Быть может именно в этом переплетении обычного, рядового для нашей новой жизни с чем-то бесконечно прекрасным и непередаваемо редким для жизни прошлой, московской и состоит тот элемент кульминации счастья, который озарил наш отдых?

Мне хочется рассказать вам, друзья мои, что-нибудь внятное о нашей поездке на лодке «Дуне» к реке Кайон, но рамки обычного рассказа не вмещают чего-то самого главного. Я уже было хотела начать словами: «В субботу, в половине шестого вместо условленной половины пятого, усталые и немного злые друг на друга, с рюкзаками и многочисленными сумками в руках мы выступили, наконец, по направлению к пляжу». И это верно, так оно и было. И ещё мы долго валялись на пляже, а «Дуни», за которой поехал Можин с Шубкиной, всё не было, и мы подумывали, что придётся возвращаться. Потом «Дуня» пришла, мотор прекрасно работал, и мы помчались во всю прыть. Начался день великих приключений, как впрочем, наверное, любая туристическая поездка большой группы людей. А нас ведь было десять человек: Абел, Володя и Марина Можины, Володя и Ира Шубкины, Павел Олдак, я и двое ребят.

Как мы искали этот пропавший Кайон, как проблуждали около часа в зарослях затопленного, но не вырубленного леса, как после этого в темноте с испорченным мотором, то есть на вёслах, искали место для стоянки у совершенно неприступных берегов, как, наконец, нашли такое место, куда взобраться можно было лишь с помощью верёвки (обрыв около 20 метров высоты с наклоном не менее 45 градусов), как перетаскивали туда на верёвках глухою ночью детей, вещи, палатки, варили ужин и прочее, и прочее, об этом можно рассказывать без конца. Но это всё – внешнее, и потому не главное. А главных элементов счастья – два.

Первый – люди. Я очень люблю их и стремлюсь к ним всею душой своей. Тяжело мне всегда без людей, без друзей. А жизнь до сих пор была не очень щедра на друзей. Ведь любишь - не любишь, а сойдёшься не со всяким, далёкий человек тебе не нужен, чужд. А близкие – они все как-то поодиночке. От школы осталась Лерка, от Ташкента – Гелка, от МГУ – Тося и Муся, от Института – Маргарита, а единой дружеской компании, да ещё с мужчинами, чтобы и Мише было интересно, по сути дела не было никогда.

Тот факт, что здесь такая компания существует, и что нас в неё приняли как равноправных членов – для меня лично уже большое счастье. Но эта «компания» - она не просто компания. Она необыкновенная и прекрасная. Мне трудно выразить это словами, но я остро чувствую это душой. Почему? Ну хотя бы потому, что в ней совершенно не принимают фальши. Разве так уж легко найти сообщество людей, называющих себя друзьями, где в глаза всегда говорилось бы то же самое, что за глаза, где никто ни перед кем не выкобенивался бы, не старался бы из себя представить нечто большее, где люди принимали бы и любили бы друг друга такими как есть и были бы бесконечно просты между собой… Моя душа, в общем простая и цельная, расцветает от соприкосновения с такими людьми…

Но эта простота – это ведь только одна сторона. Простым может быть и недалёкий человек. А эта простота – она тем более бесценна, что идёт не от бедности души. Абел… Что он за удивительный человек! Чем больше его узнаю, тем он больше мне нравится, тем большее удивление и восхищение вызывает. Крупный учёный, блестящий организатор, человек с совершенно неуёмной энергией и стремлением перевернуть весь мир, как он хорош в быту, в дружбе, надёжен в любой беде. В будни – государственный муж, а в праздник – нередко мальчишка, озорной и раскованный. И именно в быту – ни тени рисовки. У костра, за переправкой вещей, на купании – один из всех, ничем не хуже и не лучше. А когда случайно зашёл разговор о каком-то из дел ЛЭМИ между Абелом, Можиным и Шубкиным, то спутать уже невозможно, кто главный, а кто нет. Они к нему как подсолнухи к солнцу поворачиваются и ждут, что он скажет. Как-то так уж вышло, что кто раньше, кто позже, все мы признали его превосходство не на словах, а на деле и, значит, добровольно ему подчинились. Свобода есть осознанная необходимость, поэтому это подчинение было вполне свободным. Но величайшее наше – и его – счастье состоит в том, что это осознанное подчинение всех окружающих его сотрудников-друзей пока не вскружило ему голову, не убавило простоты и скромности. О, если б навеки так было!

Зоя тоже хороший человек. Но Павел прав: она действительно не совсем удачно поставила себя в этом обществе, и теперь в известной мере страдает от этого. Здесь она – прежде всего жена Абела, а затем уже самостоятельная личность. Жизнь её очень непроста. Ей трудно позавидовать, потому что на него постоянно посягают другие, нередко очень интересные женщины. Но она в этом смысле держится прекрасно, на пять с плюсом. Никогда никакой ревности, по крайней мере на людях. Очень красит её остроумие. Интересно, удастся ли ей до конца сохранить для себя Абела. И, кстати, не является ли одной из причин её тяги к Москве то, что в Москве ей жилось спокойнее. А здесь рядом такая опасность как Марина.

Марина – удивительно обаятельная женщина. Она и внешне хороша, но главное, что эта приятная внешность озарена изнутри каким-то светом. К ней тянутся многие, и можно назвать целый ряд женщин, например, Зою, Жанну, Иру Шубкину, для которых Марина – ближайшая подруга. Но сама она – словно неуловима. Кто же ближайший для неё? Марина сама как-то сказала Вале, что к ней идут все со своими бедами и несчастьями, каждый ждёт от неё помощи, прежде всего – душевного тепла, и она щедро делится тем, что имеет. Но – утверждает Марина – в глубине души она равнодушна к этим людям, живёт же своим собственным содержанием, какой-то глубинной духовной жизнью. Она может неделями жить одна и не скучать, даже не читая книг… В чём-то она, конечно, права, говоря таким образом, так как знает себя лучше, чем мы. Но – люди очень чутки к всякой фальши, и если они идут к ней в поисках душевного слова, то значит слова её действительно душевные, и к людям она не равнодушна.

К кому она не равнодушна наиболее очевидно – это, конечно, к Абелу. Надо сказать, что это вообще очень трудно. Нужно каменное сердце, чтобы никак не реагировать на человека, в котором удивительным образом слились неуёмная энергия, широкий ум, деловитость, доверие и дружелюбное отношение к людям, простота и … внешняя красота. Он очень красив. Очень. Необыкновенно. А Марина ведь – прежде всего женщина. Женственность – одно из наиболее чарующих ее качеств, и вместе с Абелом они часть воспринимаются как наиболее естественная пара. Лучшая из женщин и лучший из мужчин. Зоя рядом с Мариной меркнет безнадёжно, так же как Валя и все остальные. Абелу Марина тоже очень нравилась, но в последнюю пару месяцев он словно обрезал неотвратимо надвигавшийся роман, перевёл отношения с Мариной в чисто дружеский план. Никакой сухости, даже известная нежность, но ничего такого, что обещало бы большее. Трудно переоценить значение этого шага для всех нас. Ведь роман между Абелом и Мариной означал бы крах всего дела, разрыв дружбы Абела с Можиным, распад всей компании, расстройство работы обеих ЛЭМИ, не говоря уже о личной трагедии Володи и Зои и о положении двух детей. То, что Абел сумел так круто остановиться перед пропастью, еще раз говорит о его незаурядном мужестве и силе. А Марина словно бы как-то неуловимо поникла. Она, конечно, понимает, что иначе нельзя, что иного пути здесь просто не было, но понимать – это одно, а чувствовать – другое. Не знаю, насколько далеко зашло в её душе это увлечение Абелом, насколько трудно ей будет бороться с ним. Но внешне она тоже ведёт себя мужественно, ни сколько не «навязывается», но и подчёркнуто не отдаляется, словно бы ничего и не случилось, только эта «пониклость» остаётся…

По-моему всё было очень гармонично в этом путешествии, и даже непрерывные, но беззлобные пререкания Иры Шубкиной с Павлом никому не мешали. Что они делят и не могут поделить? Она упрекает его в том, что он её не любит и постоянно придирается, он утверждает противное. А ведь они буквально вместе выросли, друзья детства…

Павел не очень любит Шубкина, а мне нравятся они оба. Они очень разные, совсем непохожие, но в компании каждый хорош по-своему. Олдака Миша называет «последним романтиком», он всегда чуть приподнят, но если и грустен, то с ним всегда хорошо, спокойно, интересно. Не знаю почему, ведь мы не дружили, когда учились в Университете, Павел мне как-то особенно близок. Мне легко и свободно с ним, как с братом. И даже лучше, чем с братом, например, с Юрой Карповым. Видимо, самый строй души у нас довольно близок, что позволяет понимать друг друга с полуслова. С Павлом мы друзья, а с Шубкиным – хорошие товарищи. С Шубкиным на интимные темы не поговоришь, вернее – я не стану говорить. Но зато он остроумен, зол на язык, начинён интересными сведениями и, наконец, просто умён. Чуточку портит его обиженное самолюбие, несколько усиливая внутреннюю злость, но сейчас он, кажется, успокаивается, после ухода в НГУ.

А в целом вся эта компания приобретает какое-то совершенно новое качество. До сих пор ещё не могу понять, что же было вчера такого удивительно хорошего? Почему душа моя буквально пела, наполняясь счастьем, как парус ветром? От того, что она, наконец-то, приобрела опору не только в муже, но и в друзьях? Или от того, что поднимаясь по круче, опираясь и подстраховывая друг друга, мы с Абелом и Володей Можиным так легко и просто перешли на «ты», в то время как раньше мне казалось, что я никогда не смогу выговорить этого слова? А ведь в нём – такое большое содержание, и стоит оно так дорого! Не знаю, как кто, но я не привыкла разбрасываться обращением на «ты». Оно припасается лишь для близких людей, и приобретение каждого такого друга – разве это не счастье? Большое счастье. Сегодня в Институте разговаривала с Володей и смаковала слова «ты» как конфету. Потому что оно настоящее, не формальное, потому что никогда мы не разговаривали так просто, как настоящие друзья.

Мне кажется ещё, что в этом походе я тоже вела себя хорошо, не скомпрометировала себя ни брюзжанием по поводу трудностей, ни ленью, вообще ни чем. Настроение было всё время хорошее, добродушное, весёлое, работать старалась не меньше других, а главное – была открыта всею душою, что в общем нравится людям. И они приняли меня к себе уже не формально, а по правде, всерьёз… Так мне кажется, конечно…

Но это ведь всё – пока лишь об одном, о первом элементе счастья – людях. Но второй тоже нельзя сбросить со счёта – а это природа поразительной красоты. На фоне такой природы и сами люди кажутся значительнее и сильнее, чем в своих маленьких кабинетах, или на песчаном пляже…

Говорили, что едем на Бердь, что на Берди красивые места. Я представляла себе маленькую речку, вроде Москвы-реки, или поменьше, с извилистым руслом, лесистыми берегами, на которых растёт малина и смородина. Но лодка прошла под железнодорожным мостом, перекрывающим устье Берди в самом узком месте, и мы увидели бескрайнюю гладь реки, которая ничуть не меньше волги, причём в низовом её течении. Ширина Берди – не менее 3 километров, во всяком случае второй берег просматривается лишь через дымку. Много зелёных островов, Берега обрывисты, поросли сосновым лесом, а кое-где смешанными лесами. Они изрезаны устьями речек и имеют очень прихотливую форму. И кругом – буквально ни одного селения, не только что города, но крошечной деревеньки, совершенно дикая, необжитая природа. Особенно хорош был вид с нашего утёса. Неоглядная ширь совершенно синей реки, зелёные острова с мягкими огнями костров, застывшая в устье коварного Кайона флотилия рыбацких лодок, зелёные леса везде, куда ни кинешь взгляд, тишина прерываемая лишь пением птиц и тихо садящееся солнце…

Мы много путешествовали, видели Кавказ во всех его красотах, снежные горы, я видела Тянь-Шань и чудесное Подмосковье, знаю Украину, Среднюю Азию, но скажу откровенно: такие «видения» как заход солнца над Бердским простором выпадают на долю человека не часто. У меня, в частности, оно относится к числу наиболее ярких впечатлений жизни.

Сибирь необычайна и прекрасна. Она захватывает целиком. Ты смотришь на эту могучую реку, которая здесь – одна из многих, которую не учат в географии, и чувствуешь, что что-то в тебе меняется, происходит какая-то перестановка ценностей, и словно ты прирастаешь к этой земле, к этой реке, лесам и солнцу. Обское море у городка прелестно. Но по сравнению с дикой мощью Берди (впрочем, не знаю, может дикая мощь более относится к Теберде. А Бердь – она огромная, могучая, необжитая, но дикая ли – она ведь очень спокойна?) – Обское море просто игрушка, заводная игрушка рядом с живым, настоящим. Как мне хочется туда ещё раз! И наверное, не только мне одной. Во всяком случае Володю Можина я застала на работе за изучением подробной карты Новосибирской области…

Ну, вот, пожалуй, и весь репортаж о нашем последнем энд-уике. В субботу все разъезжаются, и мы остаёмся только с Валей и Маем. Надо работать, а эта поездка – она пусть остаётся где-то в золотом фонде жизни. Забыть её, кажется, невозможно.

И тут же: до чего различны люди, как разны их интересы и желания, как по разному они воспринимают, в сущности, одно и то же внешнее явление. Зоя сегодня в институте говорила, что жалеет о поездке, и уж во всяком случае никогда ноги её больше не будет на «Дуне». Всё это понятно: она не умеет плавать, очень боится ездить на лодке, не получает от этого ни какого удовольствия. Кроме того вчера ей вообще нельзя было купаться, так что она совершенно одна парилась весь день наверху. Притом ещё очень трудный спуск, усталость и т.д. и т.п. И всё же – какой диапазон реакций: день безграничного счастья и… в жизни больше не поеду! Я рада, что Володя как и я оценил поездку на пять с плюсом. Шубкины на четыре, Марина тоже. Зоя, видимо, на двойку. Абел и Павел – не знаю…