Письмо

8 мая – 41. Без 1/4 час ночи.

Дорогая моя, родная Танюшечка!

Не знаю, что и как сказать Тебе, что Ты поняла, как страшно я огорчена за вас всех, но больше всего за Тебя, моя голубка, т.к. Ты тяжелее всех перенесешь еще этот новый, если не удар, то новую пакость судьбы. Но не падай духом, Танечка милая, - переживается и более «страшное» в жизни и если оно никогда не забывается, то все же острота его проходит, - а уж материальные потери, конечно, забудутся значительно скорее и, даст Бог, наживете еще все потерянное. Но теперь – теперь, конечно, страшно тяжело Тебе, моя бедняжка, и я ни за что не успокоилась бы на этом идиотском ответе милиции, а искала бы защиты от таких несчастьев у кого другого. Ведь известны же имена и ночевавшей, и ее направившей, - ведь их должны забрать обеих. Как же так оставлять? Не может быть, чтобы в ССД не нашлось защиты против таких наглых и известных Вам воровок, - я этого не допускаю. Неужели Вы так и оставите это дело? – Мама и Папа, конечно, ничего не знают. Мама и без того в невозможном настроении. Теперь уже дяди Феди бедного нет, я почти ото всего устраняюсь или молчу, - не на кого изливать свой гнев, раздражение (Дуня не у дел, скоро уезжает), так теперь все срывается на Папе, в результате чего – молчание, дутьё, прямо ссора одна за другой в последние 4-5 дней. Не знаю, до чего дойдет? Выходит, что Маме так уже плохо, как, наприм., несчастной Эмилии Михайловне, положение которой прямо ужасно, но Мама мне отвечает: «Ну что ж, - будет страдать, надо страдать, все теперь страдают». А о Маргарите Михайл. говорит: «Она занята больной внучкой, оттого не работает (и оттого не выслала ничего Эм. М.), но у нее есть муж, которого она обожает, дети». А у Мамы нет никого?! Я считаю, что Мама прямо искушает судьбу, что так не хорошо говорит. На кладбище я встретила одну докторшу, знакомство у могилы ее сестры, умершей 26 лет назад, не разродившись. Танюша, сколько она рассказала фактов из их семейной жизни, 3 или 4, которые больше, чем поражают… Есть «Что-то» выше и сильнее человека, - он та же букашка в мире, как и все остальные.

Я так объясняю себе такое тяжелое теперешнее настроение Мамы: она боится смерти, ей очень хочется еще жить, но ее возраст ее страшит и она хоть и говорит, что «пора отправляться», что она никому не нужна, что все к ней невнимательны и пр., но это именно от того страха и, конечно, от ее болезни сердца. Сейчас, купаясь вместе (теперь уже 3 ч. ночи, - купание почему-то всегда ночью), мы говорили и вот я ей и сказала, что все это не верно, что она говорит, что окружающие люди не могут лезть с лаской и любезностью, раз начинается молчание, суровость такая, что не знаешь, как и быть, и ведь действительно отдаляются. Что нужна взаимность мягкости и прощение всяких мелких проступков, а не их нанизывание в […] кучу! Главное жалко мне Папу, - теперь ему попадает! То были мы, Федусик и я, вечно в чем-то виноватые, а теперь Папа один. – Ну, как тут ей говорить вот правду о вас, - это прямо убить ее, т.к. и без того она страшно за вас страдает, за тебя, моя голубка дорогая. Я всей душой сочувствую Тебе, но, к несчастью, чем я могу помочь? Ни денег, ни вещей!

Мне страшно тяжело потерять свое «старое дитя», которому собственно я только и была нужна, но не знаю, что лучше было бы для него: жить, болеть и мучиться физически и морально на «хлебах из милости», когда Папа уж сам очень постарел и ему нужно уходить в отставку и денег будет меньше, или кончить все эти страдания? Я бы на месте Федусика желала себе и желаю – последнего. Но тяжело мне, тяжело очень, а тут еще такая домашняя атмосфера! Не знаю, чем она разразится?

Боюсь, чтобы Мамочка не захворала сильнее. Гомеопатия ни черта не помогает, не верю ей, а сердце ее – очень плохо, но Папа как будто бы не понимает, на сколько это опасно… Надеялась я, что приедешь Ты и согреешь снова ее, что она воспрянет и подправится немножко; но теперь, после последней катастрофы, уже не знаю, что и будет.

Мусенькина помощь, конечно, неоценима, но все же не даст возможности вполне оправиться. Хоть бы Ваня получил должные ему деньги. М.б. там примут во внимание такое несчастье человека? Ах, какие же мерзавки! Не даром у меня не лежала душа в этой Маруське, которую я и не видела. Все было в ней фальшью, кроме грубости, которая прорывалась. Это была прямо «притаившаяся бандитка», мне кажется. Помоги Тебе Бог, дорогая Танюша, которому помолись!

Горячо, горячо Тебя и девочек я целую. Не отчаивайся, не убивайся, моя родная. Были бы все вы живы и здоровы, а там – не все же будет мрак, - всегда в жизни чередуется и плохое, и хорошее, иначе невозможно было бы и жить. А вспомни, как у меня сгорели все мои бебехи?! Было не весело, но, сравнительно со смертью Алечки, мне это показалось все же пустячком!

Хотела написать «неск. слов»!