Письмо

13.VI.38 Киев

Дорогая моя Танюша! Моё письмо придёт к тебе уже, конечно, после того, как Вар.Сем. передаст тебе мой разговор с ней в утро её отъезда. По моему первому письму в ответ на твоё сообщение о даче, ты поняла по горячности, с которой я на него ответила, с какой охотой мне бы хотелось к вам поехать, но уже тогда я написала, что папа боится дороги, и решение вопроса было нами оставлено до момента, когда мы могли с ним переговорить; не знаю, думал ли он над этим вопросом так, как я, но утром мы пришли оба к заключению, что такой сложный переезд нам сейчас не по силам: мы очень и устарели, и ослабли, и, главное, невероятно устали; переезд с пересадкой на другой поезд, после проведённой ночи и полдня в городе, езда 4-5 часов с бебехами и всякими неудобствами, сейчас, по крайней мере, кажется нам невероятно трудной; ты знаешь, с каким страхом я вообще пускаюсь в путь; теперь, вдобавок, у меня укрепился страх перед смертью в пути; конечно, может быть, после Преоб., когда мы оба отдохнём, мы иначе посмотрим на дело, сейчас же, положительно, не находим в себе силы решиться на такое путешествие. Кроме того, нас очень смущает вопрос об условиях жизни; ты пишешь, что ты с И.В. будешь «спать на сеновале»; может быть это и очень приятно (хотя мне это удовольствие кажется сомнительным), но это хорошо в хорошую, тёплую, сухую погоду; мы же приехали бы в августе, когда может быть и холодно, и сыро, и неуютно; как же мы сможем мириться с вашим пребыванием на сеновале? Другое дело было в […], когда ваша постель всегда была к нашим услугам, и мы не сгоняли вас с неё. Там можно было всё прекрасно устроить с помощью хозяев; здесь вы получаете, собственно, две небольшие комнаты, никакой, по видимому, обстановки, и вам всё надо тащить и для себя из Москвы. Я знаю, с каким вниманием ты, дорогая моя, старалась нас устроить в Кор.; здесь тебе захочется устроить нас тоже наилучшим образом, а это потребует у тебя неимоверных усилий и хлопот. Папа особенно всего этого очень боится, и это привело, первым делом его, а затем и меня к такому нашему решению. Насколько грустно мне, во всяком случае, говорить не стану, только личное свидание может дать тебе понятие, как я жажду его, т.к., в конце концов, ты единственный человек (папа слишком занят, а поэтому не так, как я, поглощен душевными переживаниям), который понимает меня, мою душу и может облегчить меня; так вот, пойми, чего я лишаюсь, лишаюсь свидания с тобой; и если так, то ты и поверишь мне, что уж, верно, правда, что мы стали такими негодными для таких более или менее сложных передвижений, если и в таком случае отказываемся от этой, столько времени лелеянной мной надежды. Что будет с нами в Преоб., не знаю. Но, что нас ждёт в августе, по возвращении из него? Во всяком случае, ничего хорошего ни для тела, ни, тем более, для духа. Что предпринять в августе? Ничего. Остаётся та же толчея, такие или иные неприятности; вдобавок союз наш с К.М., по-видимому, наверно распадётся: и она, и я слишком издёрганы, чтобы жить и работать вместе; чаще и чаще поднимается вопрос и у нас, и у неё, что пора расходиться, и я думаю, что, в конце концов, дело этим и кончится; найти кого-нибудь летом едва ли удастся, а значит, мне самой придётся возиться месяц-другой. Да и как же я оставлю квартиру? Федя совсем выживает из ума, и положиться на него никоим образом нельзя.

Тётка пока планирует свою поездку в Херсон; состоится ли она, конечно неизвестно, т.к. ведь у тётки немало бывает перемен во всех вопросах; возможно, что заботы о Феде, которыми она теперь окружает его, и заставят ее изменить свой план; но мне-то это было бы полезно только в случае нашего отъезда из Киева, а раз мы будем делать свой Nachkuhr на «вилле Гершуни», то мне это будет ни тепло, ни холодно, т.к. мне ведь всё равно, придётся возиться со всем самой. И это моя перспектива вместо приятного пребывания и отдыха у Вас! Ну, что ж! Придётся строить новые планы, льстить себя новыми надеждами; я их не теряю, а то уж совсем тошно бы стало жить.

Строивши наши планы на жизнь с вами в городе ли, в деревне ли, мы, конечно, рассчитывали внести свою часть в расходы, и сейчас папа, первым делом сказал, что необходимо вам помочь, тем более, что дача оказалась, по твоим словам, дорогой; ты даже не написала какая же за неё цена? Буду ждать твоего ответа. Мы, кстати, что-то выиграли по двум облигациям, о чём получили извещение, но сумма не указана; какова бы ни была, поделимся с вами.

Маргарита тоже в полном огорчении: Миша из школы уходит; в лагерь, значит, не поедет; куда его девать? Предоставить самому себе, это значит дать ему полную свободу, т.к. на Днепре, на мотоцикле, на автомобиле и т.п. за ним она не угоняется; уехать самой ‒ оставить его на его ответственность, конечно, она не может. Что же ей делать? Сидеть самой на Святосл. ‒ невесело. М.М. же уезжает в Карадаг. Миша на все Маргаритины предложения отвечает отказом, только и мечтает о моторах, ничто для него больше не существует. Вот и расти детей! Какое получаешь удовлетворение!

Слава Богу, что Майка пока идёт неплохо. Довольны ли они разрешением дачного вопроса?

Заканчиваю письмо и до обеда бегу отправить его заказным: бесконечно досадно, что такая масса писем пропадает!

Рада, что ты делаешь себе синее платье.

Приятель появился, но пока безрезультатно.

Крепко-крепко целую тебя, моя дорогая, любимая Танюша! Пойми меня и не сердись. Подождём, что принесёт будущее: как вы будете чувствовать себя в Зубцове, а мы в Преображенском! Сердечный привет И.В.

Всего лучшего.

Твоя мама