Письмо

9 ч.в. 20.XI.39. Киев

Дорогая моя Танюша! Сегодня получила твоё письмо от 17-го и крепко за него целую тебя; оно принесло мне много интересного. Что касается твоей службы, то конечно, ты напрасно рисуешь себе всякие страхи; мне кажется, что главный страх, это снижение договорённой платы; это же один из главных плюсов этой службы; страшно было ещё – не будут ли сильно уставать руки; если этого нет, то, слава Богу, а с работой ты, наверно, справишься толково, и никто не будет тебя критиковать; вероятно, ни сегодня завтра, ты попадёшь в штат, и тогда, надеюсь, успокоишься; с товарищами наверно поладишь: если в общем они симпатичные, то с другой стороны, ты такой человек, с которым нетрудно ужиться, и легко его полюбить. Дал бы только Бог, чтобы не было каких-нибудь перемен в условиях службы.

Очень хорошо, что вам дают спецодежду; этим разрешается главный вопрос о твоей внешности; зелёное платье будет спасено; конечно, это не значит, что на этом можно успокоиться; всё равно надо искать что-нибудь для домашнего и служебного платья; к величайшему сожалению, пока решительно ничего нет; недавно предлагали Маргарите отрез на шерстяное платье, но ценой в 500 р.; конечно, эта цена не по карману; у нас тут ходят слухи, что после 1-го декабря на рынок выбросят много материй, но, как говорят, заграничных, а это не обещает, что они будут по нашему карману. Если у вас есть возможность, хоть малая, купить готовое платье, то покупай, не откладывая в долгий ящик эту покупку; исчезнут и опять ничего не получишь; если шерстяное можно купить рублей за 300-350, то не раздумывай и покупай; деньги займи у Вал.Пав., а я тотчас вышлю тебе стоимость; вискозное еда ли будет прочно, а так как тебе надо рассчитывать ни на один сезон, то лучше уж сразу заплатить дороже, но купить добротнее; это моё мнение, а ты уж решай сама; тебе виднее, что лучше тебя устроит.

Дорогая моя! Меня очень трогает твоя забота о нас, о нашем будущем; конечно, если папа выйдет в отставку, а это очередной вопрос, то нам во многом придётся сократиться, и самое печальное сокращение будет состоять в том, что мы не сможем помогать близким так, как бы хотелось; пока же будем пользоваться теми возможностями, которые имеются. Маргарита говорит, что М.М. тоже поговаривает о выходе в отставку, а это, конечно, сопряжено с некоторым возвращением к старым временам, когда Маргарита потеряет свой лестный эпитет «богачки» и должна будет работать для пополнения бюджета. В настоящее время она, бедняжка, опять в трансах: вместо работы, на которую она шла и которую считает свое специальностью – аккомпанемент, её мало по малу загружают очень трудной, ответственной и тяжёлой работой – иллюстрации на лекциях по истории музыки; работа эта конечно интересная, но ни тогда, когда ею загружают без всякой меры, не считаясь ни со временем, ни с силами; в прошлую шестидневку ей приходилось играть страшно трудные вещи, на разучивание которых приходилось очень мало времени: например, не помню что, Листа или кого-то подобного, играть на двух роялях, и на всё про всё было 2 дня времени, не считая таких же трудных вещей до этого и после; так что она совсем измучилась и даже немного подболела; сегодня вызывали к ней врача. Так вот, в случае выхода М.М. в отставку, ей придётся выносить эту трудную работу; она уже хочет пойти к Михаилу и просить его заступничества, так как она чувствует, что работа такая ей не по силам и не по вкусу.

Теперь хочу сказать о Тасеньке; я вполне понимаю, как ей тягостно лежать так долго в постели, но что же делать? Недавно я встретила Таню Быстрицкую; она сказала, что собирается идти к Попову (гомеопату), так как, несмотря на свою молодость, чувствует своё сердце. Оказывается, что, будучи ещё девочкой, она перенесла такой же злостный дифтерит, лежала 3 месяца и, всё-таки, сердце оказалось с дефектом; возможно, что её плохо лечили, что она нехорошо лежала, мало ли что, но важно, что всё-таки она пострадала; было бы бесконечно печально, если бы и наша Тасенька не поправилась без всяких следов. Твоё предположение относительно её роста вполне возможно; воображаю, как она вырастет за эту болезнь. Очень ей трудно будет нагонять потерянное. Позволяют ли ей теперь хоть немножко в постели заниматься или вообще ей занятия запрещены? Не придётся ли ей пригласить кого-нибудь, чтобы ликвидировать прорыв по математике, физике? С остальным она справится, но опять же не будет ли она для этого переутомляться? Понятно, что ей не хочется оставаться на второй год, но что же делать, если вопрос идёт о здоровье? И так ведь она идёт очень рано, быть может, она уже переутомлена? Ты всё-таки понемножку приучай её к мысли, что может быть придётся остаться. Бедная девочка, страшно её жалко! Я надеюсь на её благоразумие и послушание; она же понимает, что чем лучше она будет лежать, тем скорее её сердце придёт в норму. Крепко поцелуй её и скажи, что бабушка верит в её благоразумие и любовь к маме, которые помогут ей выдержать это испытание.

Жалко мне очень и Маюху, которая из-за своей глупости и непослушания, так пострадала; это же ужасно обидно – в 15 лет сделаться беззубой и быть со стальными зубами; я не совсем представляю себе, почему нужно так много коронок; нельзя ли поставить белые зубы? Или их надо ставить с протезом? Какая беда! Неужели она и теперь не признаёт, что поступила неправильно, неблагоразумно? И вдобавок вводит в такой расход, когда и так вам круто; страшно легкомысленная девочка.

Что касается вопроса «откровенного» Инны, относительно её приезда и остановки у нас, то отвечая «откровенно», должна сказать тебе следующее: во-первых, и папа, и я не можем откликнуться на её просьбу с радостью, ибо слишком чувствовали, когда она так не по-товарищески, не дружески относилась, да кажется и относится, к тебе; это вносит значительный холодок в наше отношение к ней; это главное. Во-вторых, если бы мы и пренебрегли бы этим чувством в угоду тебе, то всё же срок слишком длителен; это ведь равняется трём неделям.

Она говорит, что ей нужен только ночлег, но лучше было бы, если бы ей нужен был день, а не ночь и утро, ибо папа теперь чаще всего работает вечером и утром, целый же день его не бывает дома; вот и сейчас 10½ ч.в., его ещё нет дома, придёт и будет, наверно, ещё сидеть в кабинете; ему, понятно, лишиться этих часов трудно, но на более короткий срок устраиваться в нашей столовой он бы ещё пошёл, а на 3 недели – это ему трудно, так что на этот раз, едва ли можно её приютить; вдобавок, К.М. ведь инвалид, а всё-таки лишние заботы найдутся. Я не знаю, почему бы не приютить её Маргарите? Папа должен зайти к ней и поговорить на эту тему, а я припишу о результатах переговоров; ведь раскладушка Мишина свободна, отчего бы не положить на неё Инну?

1 ч.н. Пришёл папа; ввиду вышеизложенного он согласен принять Инну на шестидневку, но не больше; что касается Маргариты, то она ещё окончательного ответа не дала: М.М.не очень-то соглашается; её то пугает длина срока, раскладушка уже отдана Мане, которую придётся согнать; завтра она даст окончательный ответ; может быть возьмёт тоже не на весь срок; очень неприятно отказывать, но ничего не поделаешь. Крепко целую тебя, моя дорогая, а ты – девочек. И.В. сердечный привет и просьба исполнять советы Горбунова.

Мама.