Письмо

9 сентября 39г.

Дорогая моя сестричка Танюша! Я очень жалею, что нам не удалось увидеться, так как о многом хотелось и нужно было поговорить. Мне вовсе не очень хотелось ехать в Ялту; мне поскорее хотелось ехать домой, но М.М. настроился на эту поездку, и мне не хотелось его разочаровывать, ввиду того, что он был очень мирно и любезно настроен. Он всё время был ко мне очень внимателен и старался обставить путешествие как можно лучше; однако это было очень трудно сделать и стоило ему слишком много сил, так как за каждым билетом нужно было часами стоять, будь то автобус, жел.дор., теплоход или катер. Всё же мы постарались извлечь всё возможное: насмотреться красивыми видами и освежиться в новой обстановке.

Нужно ещё сказать, что погода была исключительно неблагоприятная. Приехали мы под проливным дождём, и каждый день обязательно шёл дождь несколько раз, а горы всё время были в большей или меньшей степени закрыты облаками.

Дома у нас сейчас ужасно пусто без Мишуты, я даже не могу ясно понять, что его здесь нет. Всё хочется ему что-нибудь сказать или купить, что-нибудь принести ему, что-нибудь съестное, как я всегда делала. Конечно, я должна быть довольна, что пока его судьба складывается благоприятно. Вовремя поступил в спецшколу, и в училище попал в хорошее. Только, вообще слишком печально так рано оторваться от ребенка, и как раз в то время, когда он уже мог быть тебе другом и помощником. Уже очевидно, больше я не должна рассчитывать видеть от него ни теплоты, ни близости, так как жизнь оторвёт его от меня на долгие года, а там, повстречается ему женщина, которой он с большей охотой откроет свои объятия, чем мне. Общие фразы о том, что это неизбежно, и что это закон жизни, мало утешают. Закон этот − исключительно жесток именно в отношении матери, так как никто, в сущности, не имеет большего права надеяться на привязанность своего ребёнка. По всей вероятности, этот закон имеет исключения для исключительно безупречных и талантливых матерей, чего я не имею права сказать о себе, не смотря на то, что не было ни одного дня в моей жизни, когда бы Мишута не был у меня на первом месте; и не по чувству долга или обязанности, а по полному, глубокому сердечному чувству. И нет той жертвы, которую я бы не принесла ради него без малейшего сомнения и с величайшей охотой.

Сейчас Мишута мне почему-то даже совсем не пишет. Я не знаю, ни заболел ли он? Или, может быть, просто нет желания? Беспокоюсь и огорчаюсь очень, но боюсь писать туда запрос, чтобы не поднимать паники. Подожду ещё. За всё время получила от него только одно письмо, и то давно, в первые дни его приезда в лагерь.

Меня очень радует мысль, что он сможет потом бывать у вас, в родственной обстановке и среди хороших людей, под хорошим влиянием. Я ужасно боюсь, чтоб он не попал в неважное окружение; ведь так легко запутаться. Сейчас он очень хороший, чистый, честный, благородный мальчик. Дай Бог, чтобы он и дальше оставался таким. Танюша дорогая, будь ты ему матерью, умоляю тебя; ты такая умная, чуткая женщина, сумеешь понять его и дать ему то руководство − серьёзное, дружеское, в котором он так теперь нуждается. Ивана Васильевича я тоже очень прошу принять его под своё попечение, как члена вашей семьи. И я заранее прошу вас простить какие-либо его провинности, в смысле «благовоспитанности». У него ещё есть много шероховатостей, происходящих не от внутренней грубости, а от недостатка «дрессировки» и невнимательности. Но это пройдёт, если ему незаметно ставить это на вид; говорю «незаметно», то есть, без свидетелей, потому что боюсь, чтоб его не вспугнуть, и чтоб он стеснялся тогда к вам приходить.

11-го сентября

Не успела тогда дописать письма, как опять меня настигли события, нарушившие подобие моей «мирной» жизни: получила, наконец, долгожданное письмо от Мишуты, только, к сожалению, он извещает о своей болезни, лежит в больнице с плевритом! Ну подумай, как жалко его, и как хотелось бы узнать все подробности и помочь ему. Нужно бы и предостеречь его, чтобы он берёгся. Ведь это для молодых очень опасно. Он всё же пишет, что t0 нормальная, и что надеется скоро выписаться. Может быть, они скоро и в Москву перейдут, но когда выпустят в город, неизвестно. Я ему посоветовала написать тебе и попросить его навестить: ему могут разрешить выйти за ограду училища и там поговорить с тобой недолго. Я уже не знаю, как и сказать, как была бы рада, если бы это свидание состоялось, и ты бы написала о своём впечатлении.

Второе, что случилось, − это болезнь мамы. Опять ей было совсем плохо. Вчера буквально сбились все с ног; вызывали скорую помощь опять, впрыснули камфору. Ельденевич сначала думала, что – брюшной тиф; но вечером я ещё ходила за Солнцевым, он замечательно, внимательно и серьёзно отнёсся и сказал, что ещё рано, нужно дня через 2-3 сделать анализ крови. Велел каждый день, на ночь, делать укол камфоры. Я бегала за фельдшерицей. Нужно и ухаживать, а у нас с тётей нет нужной физической силы. Мама тяжёлая, как камень, абсолютно неподвижная; вчера она бредила весь день. Сегодня ей гораздо лучше. Вечером сегодня был Софьин. О тифе уже речи нет. Это грипп, но очень плохо на ней отражается.

Уколы всё же будем делать. Глаза сегодня яснее, правда, и речь разборчивая, хотя очень медленная.

Вчера вызывали на помощь Аделаиду Максим. Она очень помогла. Я бегала до 3-х часов ночи с утра, ужас как замучалась. Папа тоже. Тётя, бедная, − и говорить нечего. Теперь надеемся, что дальше будет легче. Сегодня вечером t0 36,2. Страшная слабость. Ничего не хочет есть.

Мих.Мих. уехал в Кисловодск. Мне это не очень нравится в настоящее время.

Танюша, пожалуйста, напиши, прислать ли Мишутино одеяло и подушку? Если ему разрешат у вас ночевать, то нужно же чем-нибудь укрываться. А может быть и не разрешат. Если у вас нет никакой материи, то, может быть, пригодится верх от Мишиной шубы прежней из […]. Её можно перелицевать и сделать кофточку или блузку, по-моему. А верх, конечно, уже бесцветный. Напиши.

У нас в консерватории перерасход на аккомпаниаторов в 16.000 р., поэтому будут скоро сокращения. Я, как более новая, наверное, подпаду под сокращение. Но это меня не печалит. Тогда приеду к вам на целый месяц, если хватит места. А то я вас стесню, так надолго. Я совсем сплю, и письмо бессвязное. Ты, пожалуйста, извини.

Целую всех крепко, любящая Маргарита.