Письмо

4 Сентября 41 г.

Маргариточка моя родная, дорогая! Как тяжело, как безумно тяжело переживать эти два громовые удары без тебя, моя любимая, моя бесценная. Как тяжело и для тебя перенести весь этот ужас вдали от дома, от осиротевшего Папы. В голове буквально мутится, и если бы не сознание, что я теперь действит. нужна для бедного, жалкого Папы, а потом для Тебя и девочек, - как желанна была бы смерть, - больше, чем прежде… Но нужно что-то делать, о чем-то хлопотать, заботится о Папе и вот день идет за днем и Бог знает, к чему мы приближаемся? Слухи страшно нервируют, хоть им стараешься не верить, но разум говорит, что должно же произойти что-то решительное, что решит борьбу и здесь в Киеве, и в Харькове, и в Москве, и Ленинграде. Казалось бы, что мы отдали уже свою огромную жертву этой страшной войне, что нас бы должна была судьба уже пощадить, но тем не менее томит страх за Мишуточку, за Вас, мои дорогие, и за несчастных девочек с совсем растерявшимся Иван Васильевичем. Я как-то и молиться перестала, не верю в возможность еще встречи, возможного забвения страшного переживаемого горя и ужасов войны. За себя лично боюсь одного – искалечения, за всех вас, мои любимые, дорогие, за папочку – боюсь всего. Ну, будь, что будет, все равно все назначенные страдания надо пережить, - без которых не перейдешь к вечному блаженному покою.

Думаю, что это письмо будет уже последним на долгий неопределенный срок. Но все же где-то в душе таится надежда, что может быть Бог поможет нашим героям-защитникам одолеть этих варваров, не допустить их господствовать над нами. Хоть бы быть нам всем вместе, - на сколько это было бы легче. Но Мишенька оказывается то там, то здесь, - где его ждать, - Бог ведает. В конце концов надо желать одного, - чтобы все остались живы, а там уж как-то жизнь всех людей постепенно уляжется и наладится. Правда?

Адрес Мишуты: Д. Кр. Арм. юго –зап. фр. ППС 732. Почт ящ. 28И.

Думаю, что никакие лекции 15/IX не начнутся, как и учения в школах. У нас назначают сроки и потом отменяют. Папа теперь без работы, сидит читает, мало выходит, но нас навещают добрые люди и такие дорогие друзья, как Валент. Иван. и Тих. Ал., Баранов, Люба, Анна Игнат. каждый вечер от 11-12 ч.; приходят Страус, Надежда Вас., Соколова, […], Вера Серг. и другие. Конечно, это очень трогательно, но только отвлекают от своих мыслей, а душа все время разрывается… Масса всяких разговоров, ожиданий, предположений и советов. Как видишь и Б., и Хах., и В.Ив. остались в Киеве. Я все волнуюсь, правильно ли поступаю с Вашей квартирой, с пианино? Вчера на совете было решено, что его надо забрать к нам, в комнату Вадима Яковлевича (а м.б. и в мою), и вот я бегала к Зине и она должна прийти скоро с Ив. Ив. к нам и мы решим, как организовать перенос его к нам сегодня или завтра.

Положение тревожное, не определенное. Все волнуются, суетятся, изощряются с прокормлением. Бедная мамочка сделала всякие запасы, но я не нахожу сахару. Пока есть у меня, но съедим его - тогда конец. Мне надо начинать свои хоть 2 урока, которые уже было начались, но прервались и я не имею сил начать их снова, пойти на переговоры. Да и страшно за детей: как ходить им ко мне, когда каждую минуту может быть опасность? А деньги нужны…

Терзаюсь за Вас, мои дорогие. Неужели Вы поедете дальше? Многие вернулись а Киев и проклинают час, когда бросили свой дом. Рассказывают ужасы о путешествии и жизни «беженцев». Как могло все это не действовать на бедную Мамочку, в особенности после известия о Танюше!? Какой дикий, жуткий случай! И случай от неосторожности. Зачем им было стоять и наблюдать , а не спрятаться в убежище? Ведь было людей много, - все спрятались, а они стояли! «Надо было уйти», как пишет И.В., «а мы не ушли». Вот так рок!