Письмо

Привет, родная, Зоенька! Здравствуй мой сынка, Валерочка!

Получил ваши дорогие письма. Как далеко вы теперь от меня, но родным веет от этих листов бумаги. Сейчас вечер. Я сижу за письменным столом и при свете маленькой электрической лампочки пишу вам письмо. На улице воет ветер. Это первая зимняя вьюга. Наверное, около 10 градусов мороза. Больше вообще у нас не было. Снегу почти нет. И вот страшным кажется всё это, вся эта картина. Представьте себе огромную равнину с редкими перелесками и хуторками, разбросанными на 2–3 км один от другого. Равнина изрыта траншеями, противотанковыми рвами, окопами. Воронки от снарядов запятнали круглыми пятнами серогрязную степь. Бушует метель. Обрывки туч низко стелятся и несутся с огромной скоростью на запад. В прорывы облаков иногда выглядывает луна, озаряя запорошенную снегом замёрзшую израненную землю. По временам голубой луч прожектора чертит в воздухе полукруг и ложится на землю. Снова встаёт и, описав дугу, ложится на землю и гаснет. Отражённый облаками, он освещает бледным голубоватым светом пургу и землю. Грустно, холодно и дико человеку сейчас в степи, в окопе. И не слышно выстрелов. Природа связала человека на какое-то мгновение порывами ветра.

А ведь недавно здесь был ад кромешный. Сотни орудий сотрясали землю и воздух. Земля колебалась упругими волнами, сотрясая здания. Издали казалось, что тысячи барабанщиков бьют в разнобой в барабаны. Немцы, после того как наши потеснили их и раскололи невероятно крепкую оборону, которую они считали неприступной, решили отбить потерянное. Они сосредоточили огонь артиллерии на узком участке, бросили в бой около сотни танков, несколько сот солдат. Всё было рассчитано на успех. Но ещё и ещё раз наши бойцы доказали, что то, что взято в 1944 году, не отдаётся назад. Наша артиллерия открыла ураганный огонь. Артиллеристы стреляли, не обращая внимания на разрывы немецких снарядов. Стреляли в упор по танкам, по пехоте. А там, где танкам удалось проскочить, поворачивали пушки на 180 градусов и били вдогонку, но с места не сходили. Это был жестокий бой. «Катюши» беспрерывно рокотали словно гром. Немцы слали свои летающие снаряды, издающие рёв наподобие ослиного, за что красноармейцы прозвали эти снаряды – мины «ишаками». И несмотря ни на что, немцам не удалось сломать нашу оборону. На другой день рассеялись тучи и выглянуло солнце. Немцы решили повторить контратаку. Были сосредоточены крупные группы танков по 50–70 машин, была подтянута взамен разбитой артиллерия, пехота.

Я вышел на улицу из своего домика и отправился в подразделение. В воздухе послышался гул самолёта. Одинокий штурмовик, казалось лениво, тянул к линии фронта. Пролетел, повернул обратно и ушёл.

Мы в этот день ждали сильного напора немцев. Но вот в воздухе послышалась шестёрка наших штурмовиков. Они летели к переднему краю. Вскоре вспыхнули чёрные точки разрывов зенитных снарядов. Немцы встретили самолёты огнём.

Скоро небо вокруг самолётов было густо запятнано чёрными облачками. А штурмовики, развернулись и, отвесно скользя к земле, засверкали пушечным и пулемётным огнём. Послышался грохот бомбового удара. Это «Илы» сбросили бомбы на головы фрицев. Снова загудело над головой – шла ещё шестёрка штурмовиков. За ней – ещё и ещё. И скоро небо покрылось нашими самолётами. Это был так называемый нарастающий удар. Над полем боя поднялись тучи чёрного дыма. Горели немецкие танки, взлетали в воздух обломки блиндажей и орудий. Издали казалось, что самолёты могут столкнуться в воздухе, так их было много. Уже не шестёрки спешили к полю боя, а группы в 30–40 самолётов летели и сбрасывали свой смертоносный груз на врага. Появились немецкие истребители. Но не прошло и 10 минут, как из 5 машин две были сбиты, а три удрали. Вот в воздухе новые группы наших самолётов. Чётким красивым строем шли около 40 наших пикирующих бомбардировщиков. Вот они вытянулись в линию, заходя на круг, и один за одним стали почти вертикально пикировать чуть ли не до земли в одно место.

Бомбовый удар был исключительно сильный. Уже плотная чёрная пелена дыма окутала всё поле. А самолёты всё шли и шли. Прошёл день. Солнце скрылось за горизонтом, а группы самолётов спешили одни в бой, другие на аэродромы.

Нам удалось услышать несколько «радиовоплей» немцев. Их радиостанции вопили: «Русская авиация не даёт поднять головы…Русские самолёты, засыпали нас бомбами…».

Только ночь прекратила работу наших самолётов. Но в воздухе затрещали невидимые ночные бомбардировщики. Беспрерывным потоком они плыли к переднему краю и, идеально точно сбросив бомбы, уходили, не спеша, назад. Настало утро следующего дня. Было удивительно тихо. Изредка лишь бухали одинокие пушки, словно запоздавшие отдавали свою долю участия в бою.

Немцы были разгромлены наголову и так, что все резервы, которые были подготовлены для удара, были уничтожены.

Я ещё не видел за всё время войны такого огромного количества самолётов, непрерывно действующих целый день над полем боя. И теперь, на четвертом году войны, я вдруг сразу как-то ощутил ту непреодолимую стальную силу, которая выросла за годы войны в единении фронта и тыла.

Сегодня мы услышали, что взята столица Польши – Варшава. Это была огромная радость для нас. Внимательно рассматривая карту, мы поражались стремительности и мастерству удара, нанесённого по немецкой обороне маршалом Жуковым. Сразу как-то физически мы почувствовали – начался поход на Берлин. И мы примем достойное участие в этом походе. Это будет последний поход, поход мести в логово врага. Уничтожив его, мы вложим меч в ножны и вернёмся домой, чтобы отблагодарить вас, наших жён, сестёр за тот героический труд, который обеспечил нам победу и жизнь.

И тогда можно снова заговорить о любви, о счастье, о цветах и театре.

Это время скоро придёт. Это будут последние бои. Мы выживем и вернёмся домой. Так нужно, ибо там очень много нужно сделать.

Просто томит жажда труда. Хочется скорее залечить раны, нанесённые войной и стране, и семье. Хочется принять тяжесть новую, желанную, тяжесть восстановительного трудового процесса на свои плечи и вас, наших героев тыла, так дивно, так прекрасно заменивших нас, освободить и дать вам отдых.

Зоя, ты пишешь, что тебе очень тяжело. Неужели нельзя освободиться от одной работы. Ведь так действительно можно сойти с ума. Тебе вполне достаточно одной должности, и я не думаю, что не найдётся работника. Ведь так, я боюсь, тебя ненадолго хватит. Ты имей в виду, что жить и работать ещё нужно очень долго. Надо вырастить сына, надо дожить и до внучат. А сколько ещё сложной непочатой работы.

Теперь, Зоя, ты напиши, в чём особенно вы нуждаетесь. Нам разрешили послать домой посылки 10 кг в месяц. Можно послать кое-что из вещей. Напиши, что в первую очередь нужно достать тебе и Валерию. Я тут что-нибудь подумаю. Деньги я тебе в январе не перевёл. Нужно было расплатиться здесь. Надеюсь, как-нибудь протянете. Вообще, напиши, как вы питаетесь, какие расходы у тебя в месяц, ещё очень интересно было бы знать, может тебе нужно сразу выслать побольше – я тогда мог бы продать здесь часы свои. По поводу письма Вахрушева о помощи моей семье. Я жалею, что потерял его адрес. Я бы ему написал пару тёплых строк. А ты сходи к нему с этим его письмом и расскажи, что так лгать фронтовику, обманывать фронтовика нечестно. И пусть всё, что там написано, будет исполнено.

Передавай привет Нине, Жене, Фёдору, ребятишкам, Леонтьеву, Стрельникову, Балашову, Бетехтину и всем моим друзьям и знакомым.

Будьте здоровы.

Целую крепко. Ваш Миша.