Письмо

Здравствуйте!

Дорогая мама, Зоя, Валерочка, Шурик, Вера!

Письма ваши я получил. Получил и от Шуры, в котором она писала какими она вас нашла после столь долгой разлуки. Она пишет, что в семье у нас крепкая дружба, особенно между Зоей и мамой. Этому я бесконечно рад. Зоя в тысячный раз доказала, что моя просьба для неё всё. Это меня заставляет ещё и ещё раз гордиться, и радоваться своей женой.

Именно сейчас, в трудные минуты, в тяжёлые дни проверяются истинные качества человека. Одно меня беспокоит – это то, что Зоя и мама сильно похудели. Это понятно, но мне хочется ещё раз сказать – берегите себя до дня нашей встречи. А встретимся – жизнь легче пойдёт. А этот радостный день наступит, и надеюсь, скоро. Во всяком случае – в 1943 году.

Я живу по-прежнему хорошо. Моей работой командование довольно, а это самое главное для нас военных. Это значит, что работа идёт неплохо.

Получил письмо от Леонтьева и Шмаргунова. Ответить им ещё не сумел.

Настала весна – период наибольших забот для меня. Приходится много ездить, много прилагать сил и энергии для решения вопросов, обеспечивающих боеспособность нашей части.

Сильно помогает то, что начальники, к которым приходится обращаться, очень хорошо ко мне относятся. Часто бывает так – никому нет, а я приеду – мне обязательно найдут, что необходимо. Вот и сейчас – полмесяца не могли добиться очень важного получения. Выехал я сам, и дело разрешилось. Сижу сейчас в простор-ной комнате двухэтажного каменного дома по улице Ленина в одном городе. А через этот город я проезжал только в июле прошлого года. И я обратил сейчас внимание – насколько я отвык от городских улиц. Чувствую какую-то тесноту, духоту.

Услышал паровозный гудок, и сразу новый забытый звук всколыхнул воспоминания. Для нашего уха гул артиллерийской канонады, взрывы бомб, выстрелы – правда, отдалённые расстоянием, но ясно слышимые, стали незаметными звуками. И только тогда обращу внимание, когда кто-нибудь, прислушавшись, скажет: «А здорово сегодня наши «лупцуют». Только тогда заметишь толчки воздуха, такие чувства, как будто бьёт крупный дождь по крыше. Бомбовые залпы слышно только тогда, когда звякнет в окне стекло или вздрогнет земля под расшатавшимся уже домом.

Последние дни такие звуки стали реже. Рухнула немецкая «крепость» – сильно укреплённый район, охватывающий несколько деревень и один город. Сломана оборонительная линия, и наши части ведут бои, выколачивая, выковыривая из земли немцев с мест, насиженных в течение почти полутора лет. Немецкой авиа-ции не видать и почти не слыхать. Сейчас немецкие лётчики оказываются способными по большим дорогам. Видишь иногда, как длинную цепочку светящихся точек – фар автомашин в темноте ночи, перепояшет яркая нить, словно строчка, пулемётной очереди с подкравшегося самолёта. Моментально гаснут огни, и видишь, как ещё две-три строчки наугад пустит фриц и уже, стонет, гудит его самолёт дальше по дороге в поисках светящейся автоколонны. А обстрелянная колонна через несколько минут снова появляется в темноте и продолжает свой путь, зная, что скорее всего больше их не обстреляют, так как “он” улетел. А летает по дорогам не больше 1 – 2 самолётов. И, как правило, такой налёт не даёт поражений потому, что стрелять по светящимся фарам – это почти то же самое, что стрелять, закрыв глаза.

В звёздную или лунную ночь иногда проплывёт низко над деревней зловещая тень ночного разбойника. И тогда стоишь, и смотришь вверх, ожидая – пустит ли пулемётную очередь или, быть может, сбросит какую-нибудь дрянь, или же пройдёт мимо. Даже бомбить стали немцы сейчас не бомбами, а сбрасывают мины от миномётов или противопехотные и противотанковые.

А днём в воздухе тихо стало. Пропоёт наш истребитель, проверяя, нет ли где хотя бы завалявшегося какого-нибудь немца и снова тихо.

Немцы оттянули свои силы на юг, где решается судьба их армий, судьба гитлеровской Германии. А здесь, побитые, растрёпанные, они под ударами наших частей откатились далеко и залезли в землю, огрызаясь сильным огнём, стараясь задержаться в обороне, пользуясь страшной распутицей и непроходимостью огромных болот, которыми изобилует эта местность.

А это значит, сейчас двигаться трудно, я вам покажу из своего примера. Вчера ночью я ехал на сильной машине 9 километров – 10 часов. Представьте себе мутную, густую, мокрую тьму. Белое молоко тумана озера Селигер смешалось с абсолютно тёмной ночью и окутало всё. Сильный луч фары автомашины вырывает из этой тьмы узкую полосу, изрезанную тысячами колеи дорожного полотна. В этой светлой полосе пятнами видны автомашины, воющие от напряжения, выдирающие с трудом завязшие в густой грязи колёса. А грязь цепко держит машины, засасывает их. Шоферы с лопатами в руках вступают в борьбу с грязью. Они отбирают с боем каждый метр расстояния, пробиваясь вперёд по этой весенней, но уже загустевшей грязи. И облегчённо вздыхает шофёр, когда вместо перепаханной машинами грязи он видит на дороге гладкую матовую поверхность жижи. Тогда машина с ревом влетает в неё и скорее плывёт, чем уедет, погрузившись в эту жижу до самого кузова. Грязные брызги, снопом летят впереди, и машина движется, хотя и медленно, но движется.

Мы объезжаем десятки машин, около которых возятся люди, перемазанные грязью до головы. Некоторые машины, словно устав от непосильной борьбы, замолкнув, стоят в грязи, а обессиленный шофёр, прикорнув в кабине, забылся сном. У других видишь шофёра, размахивающего пустым ведром – горючее съела грязь, и он стоит и просит помощи, дайте ему бензин, и он снова будет продолжать борьбу с грязью.

А вдоль этой грязной ловушки вспыхивают в полосе света белые точки торцов свежего настила, который день и ночь прокладывают сапёры – эти чернорабочие войны. Уже сотни километров построено деревянной дороги, и машины весело бегут по ней, а шофёры, посмеиваясь своим воспоминаниям, когда здесь всего несколько дней назад они “загорали”, завязнув в грязи, сплёвывают окурок на сторону, в покорённую, теперь бессильную грязь.

На улице слякоть. В окно видна узорчатая железная решетка ограды летнего сада. Мелькают хлопья мокрого снега. Ребятишки с визгом бегают по тротуарам, разбрызгивая брызги луж по сторонам.

Только что вышел мой шофёр и доложил, что если бы ещё такой дороги 4–5 километров, то слетело бы колесо – сорвало резьбу гайки. А горючего осталось в баке на 2 километра. Это выходит, что на этих 9–10 километрах, мы сожгли 30 л, т. е. столько, сколько хватило бы на 90–100 км по хорошей дороге.

Вот что значит дороги на войне. Это надо иметь в виду, когда вы читаете газеты, и наверное, удивляетесь, почему сегодня в сводке мало взято городов? Весенняя распутица на руку обороняющемуся. Она мешает наступлению. Это надо иметь в виду.

И всё же, преодолевая и распутицу, и ожесточённое сопротивление немцев, наши части идут вперёд неуклонно, неустанно.

На днях к нам в Томск, в Военную электротехническую академию, выезжает на учёбу один из моих подчиненных – техник-лейтенант Стуккей Кирилл Борисович (кажется, Борисович, точно не помню).

Боюсь, что я его уже не захвачу дома – он уедет до моего возвращения, и я ему не сумею передать что-нибудь для вас. Но вы его можете найти. Мы с ним вместе с начала моего прибытия на фронт. Быть может, они даже заниматься будут в нашем институте, тогда тем легче его найти.

Итак, фамилия его К.Б. Стуккей. Сам он из Новосибирска, из театра «Красный факел», он там работал администратором.

Он расскажет всё о нашей жизни и работе. Человек он исключительно хороший, культурный, постарайтесь его найти.

Интересно – заезжал ли к вам ст. сержант Резников. С ним я кое-что посылал, в том числе фотокарточку, где я снят с прищуренным левым глазом (реально припух).

А заехать он должен был – ведь я его тогда съем живого, как только он вернётся.

Ну вот, кажется, и всё пока. Не так давно посылал письма Шурику и Валерию.

Сейчас понесу письма на настоящую городскую почту и опущу в настоящий почтовый ящик, а то у нас письма лежат в ящике из-под спичек, который стоит на печке в маленькой, слепой крестьянской хатёнке.

Целую крепко, всех.

Ваш Миша.

С 1 апреля наш адрес: Полевая почта 03675 А (Савкину Михаилу Михайловичу).