Письмо

10 июля 1912 г.

Милая Леличка

Напрасно я тебе сегодня писал о тете Наде: получена телеграмма – она уже в Симбирске. У Ив.Ан-ча была дизентерия с высокой температурой и с потерей сознания. Теперь я боюсь, не заболела ли она дизентерией в Юрт-Кулях; так как Катя больна тем же, боюсь нет ли там эпидемии. В газетах пишут, что был холерный случай в Казани. Пожалуйста, береги Алешу и берегись сама. Не пей сырого молока и кваса сейчас же вслед за зеленью и одно после другого, как это ты всегда делаешь.

Я почти совсем отчаялся в своих надеждах побывать в деревне. Сегодня я был в бане; вешу 5 п. 14 ф. Вообще я безобразно располнел. Мне серый костюм узок. Завтра пойду к парикмахеру, а то на рожу смотреть невозможно. С боков лохматы торчат.

Опять надо несколько дней ждать, пока от тебя будет письмо. Надеюсь, ты будешь теперь писать подробнее. Тут отчаянная тоска. Ждать по целым дням, пока будет возможно переговорить то с тем, то с другим субъектом. Это самое паршивое – такие томительные ожидания и полное бездействие в промежутках.

Смеряй Алешеньку сантиметром. Если не удастся смерить рост, то окружность головы и груди. Я буду знать, вырос ли он. Как у него косточки на затылке: все мягкие, или стали тверже? Мне ужасно хочется представить, какой он сейчас. Хочется побольше подробностей. Говорит ли он иногда какие-нибудь слова, вроде того, как он сказал в Москве «тазик» и «читай»? Пищит ли он, как перед моим отъездом, когда его беспокоили зубки, или теперь спокойнее? Его ужасно жалко, когда он попискивает. Начал ли он ходить на суднышко, или в тазик, или еще марается, как раньше? Не стали ли у него ручки слабые от недоедания? Любит ли он по-прежнему плясать и, какие теперь ему больше нравятся песни? Как он засыпает? Быстро, или надо долго укачивать?

До свидания, моя родная. Когда пропадают надежды скоро увидеться, такая тоска разбирает.

Твой Андрюша.